Викинг

Мотя-Кролик, нахохлившись, с поднятым воротником шинели, словно хотел им заткнуть уши, отвернулся и чаще, чем обычно, дергал контуженой головой. Капитан, встав во весь рост, курил сигарету рывками, будто она обжигала ему губы, выдергивая ее изо рта, и кидал быстрые, вороватые взгляды то на истребителей, застывших истуканами в снегу, то на пожар с охваченной пламенем фигуркой в слуховом окне.

Она не пели, и кричали. Так кричат умирая. И слышно было ее не только на ближних хуторах, и казалось, на самом краю света.

Альгис застонал, рухнул чужим, как если б с него содрали кожу, лицом и снег и не видел, как она упала в огонь. Он лишь услышал тишину и гудение пожара. И удивленный голос Моти-Кролика.

— Ну, и баба. Таких поискать — не найдешь.

Альгис, оглохший, бесчувственный, лежал в снегу, не смен поднять лицо, и мысль четкая и ясная, повторяясь, билась под черепом: "Мы удивительный народ. Эта девушка сильнее Жанны Д'Арк. Огонь унес ее на небо… Опа станет святой… А я… я… никто… И все… никто. И Россие, которая нас убивает… И Америка, которая молчит… Все… Есть лишь одна… несчасзпная Литва… моя родина, распятая:.. под ножом.

Слезы брызнули из г газ, горячие, жгучие, и Альгис чувство"а.з, как они дырявят, прожигают снег.

— У вас в глазах слезы? — всполошилась Тамара и оттого, что Алыирдас Пожера, известный прославленный поэт, доведен до слез и, возможно, в этом повинна она ведь она отвечает буквально за веси еще потому, что это произошло на глазах у иностранных гостей, да еще к тому и литовцев, и неизвестно, как они это расценят в своей прессе. — Вы вспомнили что-нибудь очень печальное? Да? Ваше трудное детство при буржуазном серое?

Последнюю фразу Тамара произнесла по-английски в расчете на уши туристок, потому что знала Альгис английским не владеет.

У Альгнса даже не возникло желания рассердиться на нее. Он старался ее не замечать. А глаза у него действительно набрякли, он это чувствовал и, возможно, покраснели.

Джоан и ее приятельницы вежливо отвели глаза, давая ему овладеть собой. Он заулыбался им, но грустно, невесело. Нужно было что-то сказать, объяснить им. Да и успокоить дуреху Тамару.

— Мне стало грустно, тихо начал он, и за всеми столами женщины приумолкли, напрягли слух.

Я вспомнил трех женшин… времен моей юности, трех очень разных, но единых тем, что они были литовками и любили нашу маленькую Литву… и отдали свои жизни за нее… Когда-нибудь я напишу о них… Возможно, реквием… погибшей красоте.

Тамара, не понявшая ничего из того, что он сказал, склонилась к Джоан, и та ей объяснила по-английски. Она ободряюще и благодарно закивала Альгису, блестя большими стеклами очков и уже сама стала развивать его мысль, громко обращаясь ко всем столикам.

— Уважаемые дамы! Наш дорогой гость в своем выступлении напомнил нам о тех, кто сложил свои головы за счастье народа, за торжество неумирающих идей. Среди них было много женщин, и их имена свято чтит наш народ. Их именами названы улицы, школы, колхозы:

Пока лилась се гладкая и мягкая, как распаренный горох, английская речь, Альгис поманил официант а и спросил, не может ли он выставить, разумеется, за его счет, всем туристам хорошего кавказского коньяку.

— Имеется. Грузинский… три звездочки, понимающе зашептал официант ему в ухо и, скосив глаз, одновременно сосчитал количество туристов в вагоне. Молдавский не рекомендую.

Хорошо. Пусть грузинский. И лимона нарежь. С сахаром.

Лимона нет. Позор. Теряем лицо перед Западом, смеясь, укорил его Альгис, и официант фамильярно захихикал, как свой человек со своим.

Да они, иностранцы, и так сожрут. Лишь бы бесплатно. Любят дармовщинку. Я их, как облупленных, знаю… Какой год кормлю.

Бог с ними, — заступился за них Альгис. У каждого свои слабости. Обслужи, как надо. Не обижу…

— Десять бутылок понадобится. Не меньше, глубокомысленно задумался официант. — Учтите, у нас недешево. Сто процентов ресторанной наценки… И железнодорожной столько же…

Не разоришь, отпустил его Альгис. Тамара все еще рассказывала туристкам о советских женщинах, и они уже явно скучали" ерзали на стульях, играли бумажными салфетками, поглядывая с надеждой на Альгиса. В особенности, Джоан. У нее глаза были чертовски лукавые. Да и все лицо лучилось от возникавших и таявших ямочек. Альгис ей нравился. Она этого не скрывала. Даже от Тамары, которая, как наседка, встревоженно и неодобрительно переводила глаза за стеклами очков с нее на Альгиса. И при этом поджимала губы, давая знать Альгису, что она никаких вольностей в своей группе не допустит.

— Ну, и хрен с тобой, ханжа кагебистская, — ругнулся в душе Альгис и взял у официанта полный стакан коньяку.

Коньяк в изобилии расставленный на столиках вызвал у американок возбужденное ожидание. Они нюхали свои стаканы, пробовали кончиком языка, причмокивали, пучили глаза, выражая одобрение и коньяку и тому, кто так щедро угостил их.

Перед Тамарой официант тоже поставил полный стакан. Она вскинула тонкие бровки над дужками очков и сказала Альгису по-русски: