Викинг

В том, что он увидел, ничего необычного не было. Старый, как мир, сельский роман. Трогательный своей естественностью и простотой, не всегда доступной горожанам, и привкусом здоровой романтичности. Луна, туман, конь, свист в ночи, девчонка, бегущая на свидание по мокрому клеверу.

Юбчонка-то у нее наверно промокла, — почему-то подумал с улыбкой Альгис, человек женатый, хоть еще и молодой, но уже считавший себя вправе покровительственно, по-отцовски отнестись к тому, что видел. А то, что Витас ради этой встречи слегка нарушил свой служебный долг ночного объездчика, то с кем не бывает, не велик грех. Парень совмещает приятное с полезным. С Дануте или без Дануте — он ведь все равно в поле, где ему и положено быть. Луна уже светила им в спины, отражаясь на лоснящемся крупе лошади, покорно шагавшей позади. Альгис встал, счистил с брюк приставшие комья земли и пошел дальше, к станции, в сторону, обратную той, куда уходили они.

Возвращался он той же дорогой через час. Миновал темный домик, откуда прибежала на свидание Дануте, потом тот поворот, где паслась однорогая корова. Ее там уже не было. Действительно, уже было поздно, и он заторопился, вспомнив, что Она Саулене не ляжет спать, будет тревожиться, пока он не придет. Близость дома он определил по гортанному, резкому вскрику павлина, единственной живности во дворе Саулене. Окно светилось, и широкая полоса света ложилась из раскрытой двери на крыльцо. Кто-то был во дворе. Несколько человек. Альгис издали услышал их голоса и решил, что у Саулене гости. Он неслышно вышел из-за сарая и остановился в его тени. Во дворе перед крыльцом освещенная сзади из раскрытой двери сидела в старом кресле, оставшемся в доме после выселения хозяев, с резной спинкой и уже обветшалой, в углах рваной гобеленовой обивкой, Она Саулене. Сидела грузно, мешком, с непокрытой головой и устало-бесстрастным, отечным лицом.

Перед ней на коленях елозила сухонькая, вдвое меньше Саулене, старушка и заискивающе, просительно заглядывала ей в лицо, ловила ее взгляд, который она, хмуря брови, отводила. Поношенная холщовая юбка старушки распласталась на земле, и только ступни ног торчали из-под складок с глубоко и неровно потресканной кожей, кривыми, будто конвульсией сведенными пальцами.

Чуть позади, наполовину закрытый тенью от сарая, погромыхивал уздечкой, мотая головой, оседланный конь ночного объездчика и косил большим глазом на белую в черных пятнах корову, сонно и равнодушно жевавшую жвачку, протянув с мокрых губ длинную нить до земли. На единственный рог был накинут конец цепи, мерцавший в лунном свете. Витас Адомайтис, длинношеий, с выпирающим кадыком над стоячим воротником военной гимнастерки с медными пуговками от погон на плечах, по-солдатски вытянулся между коровой и лошадью, зажав в кулаке второй конец цепи, и не мигая, виновато смотрел на Ону Саулене. За горбатой спиной коровы виднелась взлохмаченная головка Дануте. Ее злые, непрощающие глазки бегали под сдвинутыми бровками, а под брюхом коровы нетерпеливо переминались ее босые ноги.

Картину довершали два павлина, в темноте похожих на индеек, сидевших, нахохлившись, на коньке крыши сарая и время от времени вскрикивавших чужим колючим клекотом.

Старушка плакала, шмыгая носом, сцепив перед грудью руки и мотая ими в такт всхлипам перед коленями Оны Саулене.

— Не погуби, Она… Прости меня, грех попутал..

— Прощала. Хватит. — Почти не разжимая губ, не взглянула на нее Саулене.

— С кем не бывает?.. Отдай корову.

— Не отдам.

— С голоду помру я… и дочка тоже… Пожалей.

— А кто меня пожалеет? — сипло, с затаенной болью спросила Саулене. — Ты? Нет у тебя совести, Петронеле… и никогда не будет. Кончено. Ты — мой враг.

— Я? Побойся Бога, Она. Какой я тебе враг? Все наши годы молодые подружками были. Забыла? Вот, как я сейчас перед тобой, обе спину гнули, коленки мозолили перед хозяином. Нешто забыла?

— Ничего не забыла. Не лезь ко мне в душу. Зачем убиваешь меня?

— Слушай, Петронеле, — тяжело уперлась в свои колени и слегка подалась вперед Она. — Ты меня на жалость не бери. Говорила с тобой… много раз, не послушала. Не пошла ты в колхоз — твоя воля. Но грабить нас, травить клевер по ночам не позволю.

— Так куда ж мне податься? — заломила руки Петронеле, — Землю, последний кусочек отняли. Где корову пасти? На крыше? Нам без коровы — смерть.

— Твоя забота. Клевер наш, не зарись на чужое Корову не отдам! Заплатишь штраф — запомнишь, не полезешь к чужому.

— Чем я платить буду? Нет у меня ничего — хоть шаром покати. Помрем мы с дочкой…

Петронеле завыла в голос, плюхнулась лицом в землю и поползла, вытянув губы, к ногам Саулене, чтоб поцеловать их.

— Пощади… Не убей…

Саулене болезненно поморщилась и, тяжело нагнувшись, оттолкнула голову Петронеле от своих ног.