Викинг

А Тимофей ходил рядом, делал свои домашние дела и болтал без умолку, наверстывая долгую пору молчаливого одиночества. Присутствие постороннего человека, не догадывающегося, что они бродят бесстыдно голыми, и Альгис отвечая ему, держит при этом Сигиту за грудь, а она, опустив ладошку на низ его живота, расчесывает пальцами спутанные волосы на лобке, придавало их жизни на скале особую остроту, и постоянные приливы ненасытной чувственности, каждый раз бросавшие их друг другу по одному взгляду, независимо оттого, были ли они дома или во дворе, или внизу у моря. И почти всегда свидетелем их любовных утех был слепой Тимофей.

За домиком уходил вверх склон горы, поросшей лесом, и там сейчас цвело лилово-фиолетовыми гроздьями не на ветках, а прямо на корявом стволе иудино дерево — крымская достопримечательность, древняя, как ископаемое, еще с библейских времен, завезенная сюда греками-колонистами из Палестины.

Сигита с Альгисом уходили в лес. Голыми, как мать родила, сложив и связав ремнями одежду и забросив ее через плечо; Они поднимались далеко, переваливали через вершину, добирались до водопада Учан-су, на десятки метров низвергавшего со скользкой замшелой скалы тонкие холодные струи. Здесь они одевались и выходили на дорогу, где толпились туристы с рюкзаками на спинах и сигналили ялтинские такси. Съедали в кафе у водопада по остро пахнущему углями шашлыку и лесом, снова раздевшись, возвращались к себе.

Альгис перестал бриться, и его загорелые щеки покрылись мягкой светлой щетиной. Первые признаки бороды навели его на мысль, что его внешность достаточно изменилась и можно совершить вылазку на обитаемое побережье к Симеизу, Алупке. Ялты он пока избегал.

Они поехали на Алупку, где уже было много курортников. Зашли в сберегательную кассу, сняли с аккредитива денег на два месяца вперед, а потом гуляли по роскошным паркам, еще посаженным русскими царями, ходили по паркетам дворцов, превращенным в музеи, и Альгис, как добросовестный гид, объяснял ей, рассказывал, и она широко распахнутыми глазами вбирала в себя эту вызывающую щедрую красоту, восторгалась с такой непосредственностью, что и он как бы заново все это увидел.

На одной из лужаек Воронцовского дворца Альгис подвел ее к бронзовому бюсту на мраморном высоком постаменте. Бюст изображал военного в армейской фуражке, погонах и со множеством орденов и медалей на груди, поверх которых выступали две пятиконечные звездочки. У военного было скуластое восточное лицо, и Альгис объяснил Сигите, что это бюст дважды Героя Советского Союза летчика Султан Хана, уроженца Алупки. По советским законам человеку, удостоенному двух золотых звезд Героя, ставили памятник на родине. Вот почему крымский татарин Султан Хан, отлитый в бронзе, смотрит с пьедестала на курортников, по большей части, русских. Татар же в Крыму нет, их согнали с насиженных мест и выселили в Среднюю Азию по указанию Сталина, и единственный татарин теперь в Крыму — Султан Хан. И то не живой, а отлитый из бронзы. Ведь и домик, в котором их приютили Тася с Тимофеем, тоже татарский. В Крыму когда-то жили только татары. Это была их родина. Императрица Екатерина Вторая завоевала Крым, присоединила к России, как и Литву. А Сталин очистил Крым от татар. С Литвой он этого не доделал, смерть помешала.

Сигита нахмурилась, взяла его за руку:

— Пойдем отсюда. Не хочу смотреть. Это все украдено.

А месяц спустя, когда борода отросла, они съездили в Ялту, и Альгис повел Сигиту в ресторан «Ореанда», где обычно бывали одни иностранцы, и некогда Альгис любил там просиживать вечера.

В тот день в Ялту вошел огромный многопалубный красавец — французский теплоход «Ренессанс» и высадил тучи европейских туристов, сразу заполнивших многоязычным гамом и пестрым нездешним видом набережную, кафе, магазины сувениров.

Еще утром со своей скалы Альгис и Сигита видели белую громадину «Ренессанса» с трехцветным французским флагом над кормой. Ей захотелось посмотреть корабль вблизи, и Альгис, искавший повода чем-нибудь порадовать ее, хоть как-то вознаградить за то, что она вернула ему молодость, сделала счастливым, каким он никогда прежде не был, загорелся мальчишеским озорством и предложил поймать на шоссе такси и обогнать «Ренессанс».

Они его действительно обогнали и даже успели посидеть на стеклянной веранде «Ореанды», откуда открывался широкий обзор подходов к порту и, уписывая за обе щеки мороженое, любовались «Ренессансом», делавшим как бы специально для них сложные маневры, прежде чем буксиры подтащили его к молу.