Викинг

— Еще бы! — На бледном челе Сэмунда вспыхнул болезненный румянец. Это у него была некая болезнь, которая душила его по ночам, а иногда и днем, если немного поволнуется. — Мы с тобой, Гуннар, родились на этот свет, чтобы сполна испить огромную чашу лиха. Но не тужи…

Брат стал задыхаться, и Гуннар ударил его ладонью меж лопаток, как если бы тот поперхнулся костью…

Сейчас, сидя у очага, Гуннар все время думал о сне, привидевшемся ему прошлой ночью. (Позже Сэмунд умер на берегу, у самой воды, и о нем больше ничего не будет сказано в этой саге.)

II

Гуннар встал со своего места у очага и подошел к повивальной бабке.

— Асгерд, — сказал он глухо, — не мучь меня: что там у вас?

Асгерд улыбнулась. Это с нею случалось редко, потому что была она немного странной, словно бы не жила меж людей, а скорее среди зверей. Правда, ведьмой ее не обзывали, но побаивались ее глаз изрядно. Не худо было время от времени задабривать Асгерд по прозвищу Старая Карга.

— Потерпи немного, — сказала она, шепелявя. — И подбрось-ка дров в очаг, чтобы сделалось светлей.

Она скрылась за дверью — крепкой, дубовой. И, пока дверь была открыта, Гуннар явственно услышал крик. И он сообразил, что это дает знать о себе ребенок — новое живое существо на берегу этого фиорда, названного Каменным, потому что, кроме камня, ничего путного не было на его берегах.

Гуннар поступил так, как велела Асгерд, и пламя в очаге взметнулось высоко-высоко. Оно осветило просторную комнату, в которой собиралась обычно вся семья.

Вскоре вышла Старая Карга, и с нею еще две родственницы Гуннара и его жены — обе в летах и опытные в повивальном деле.

Асгерд держала в руках дитя — этакое красноватое существо со сжатыми кулаками, оравшее во всю глотку.

Гуннар стоял посреди комнаты, а женщины торжественно несли дитя.

«Его придется поить-кормить», — подумал Гуннар и начал прикидывать в уме, достанет ли у него сил и хватит ли урожая, будет ли рожать тощая земля необходимые злаки для разросшейся семьи. Жена его была женщина сильная, здоровая и могла наплодить много, много детей.

— Мальчик, — сказала Асгерд и указала глазами на безошибочный знак мужского пола. Она протянула дитя отцу согласно обычаю.

Гуннар медлил принимать… Размышлял…

Если отец повернется спиною к ребенку, если не возьмет его на руки, значит, малышу — погибель. В этом случае Гуннар выкопает в лесу могилку и уложит туда живого ребенка. Нет, он не засыплет его землей. Смерть сюда придет сама собою.

«Не возьмет», — решила Асгерд. Две другие женщины подумали точно так же. Одна из них пошла было сообщить роженице.

«Не возьмет», — думала Старая Карга.

Гуннар был словно каменный. А мальчик ревел, словно требовал решения скорого и справедливого. Решения человека, у которого всего две руки да соха, да клочок тощей земли.

Гуннар все думал. И та женщина, что направилась было к роженице, укрепилась во мнении, что Гуннар не примет ребенка. Она приблизилась к двери и на всякий случай оглянулась. Оглянулась в то самое мгновение, когда взялась за ручку тяжелой дубовой двери.

— Назад! — крикнула ей Асгерд Старая Карга и показала ей свои пустые руки.

Окропив дитя водою, Гуннар осторожно взял его к себе. Словно осознав свою судьбу, мальчонка успокоился в больших крепких отцовских руках.

Его назвали Кари. И к началу дальнейшего нашего рассказа исполнилось ему двадцать зим. И был он статен, высок ростом, в плечах чуточку узковат. Кари был единственным сыном в семье — старший брат его по имени Кольбейн утонул в фиорде, и остались у Кари одни сестры.

III

Теперь о Гудрид, дочери Скегги и Бергторы.

Ей минуло пятнадцать зим, когда ее впервые увидел Кари. Это было на другом берегу фиорда, недалеко от хутора Зеленая Низина. Сказать по правде, красавицей ее никто не считал. Но была в ней — в осанке, во взгляде серых большущих глаз, в ее тонкой и высокой шее, крепких икрах и маленьких ножках — некая дьявольская сила, которая привораживала молодых людей. (Впрочем, не только молодых, но и тех, кому перевалило за тридцать зим.) И одевалась она чудно, не так, как все девушки этого фиорда. Бабушка ее была великой мастерицей ткать и окрашивать ткани в удивительные цвета. Для крашения она выискивала такие травы и такие глины, о которых мало кто знал. Кузнец, добывающий железо из болотной тины, меньше вкладывал умения и хитрости в свое дело, чем бабушка Гудрид при крашении тканей для своей любимой внучки.

Гудрид всегда глядела прямо перед собой. При встрече не опускала глаз, подобно некоторым своим сверстницам. И взгляд ее был светел, как родник, голубеющий в дикой каменной чаше.

А появление ее на свет, вернее, первые минуты ее на этом свете отличались от тех, которые пришлись на долю Кари. Об этом можно судить по рассказу бабушки Гудрид, который приводится здесь дословно.