Викинг

Он спросил скальда:

— Из-за форели? Все… это… из-за рыбешки?

Скальд покачал головой, не сводя глаз с переправы, на которой рубилась кучка людей, выпестованных матерями в долгие зимние ночи, в стужу и зной.

— Да, да, да… — сказал Тейт. — Смотри, они сбились в кучу… Вот еще один свалился в воду. И другой…

Верно, противники, стоя по колено в воде, яростно сражались. Тот, которому отрубили руку, шатаясь, плелся к берегу. Добредя, уселся на траву. Что-то пытался сделать с культей, кровоточившей обильно, подобно роднику. Вот и другой ушел на берег, не на тот, а на этот. Он прижимал руку к левому бедру. Наконец свалился.

— Может, закричать, и они уймутся! — сказал трясущийся Кари.

— И не вздумай! Вот тогда-то все они ополчатся против тебя. Да, да! Я-то их знаю как облупленных! — Тейт на кого-то сердился. — Знаю всех! Не надо мешать, пусть перебьют друг друга — легче будет другим дышать. Поверь!

Солнце явственно клонилось к западу. Эти, на воде, измотались, выдохлись и, как видно, были поранены — одни полегче, другие тяжелее. Каждый из них, кто еще был в состоянии, выбрался на свой берег. Стонов не было слышно, но дышали все они, как перед смертью. А лошади мирно пили воду и пощипывали траву. Они ничего не имели друг против друга…

— Теперь идем, — сказал Тейт. — Уберемся незаметно. Унесем ноги. Слышишь, Кари? По-кошачьему. Иначе — конец нам!

Тейт и не помышлял об оказании какой-либо помощи раненым. Он силой оттащил Кари от дерева и вместе с ним ушел в лес. Подальше от этого места…

XIV

Они углубились в чащобу, где, казалось, никогда не ступала человеческая нога. Все здесь было скорее от сказки, чем от яви: высокие непроходимые кустарники, могучие стволы деревьев, вдруг вырастающие из-под земли мшистые скалы. Кари постоянно озирался, чтобы запомнить эти места, через которые, возможно, придется им возвращаться. А Тейт шел уверенно, он словно бы видел на земле невидимые знаки, по которым находил верную дорогу.

В лесу было сумеречно, солнце проникало сюда с трудом, и стояла здесь сырость, изрядно дававшая знать о себе. Это была не морская, а особенная сырость, со своим особым запахом. Тоже из сказок, которые рассказывались зимою у очагов.

— Не очень-то приветливый лес, — проговорил Кари.

— Погоди, — сказал Тейт, — может, приветит еще. Надо набраться терпения, как во всяком деле.

И вот они вышли на лужайку — такую зеленую, какая бывает только в мае. Вместо очага посредине пел свою тихую песню прозрачный родничок. Тоненькая струйка утекала куда-то влево, в кустарники. Вместо стен плотным строем стояли огромные деревья, а кровлю заменяло еще голубое небо. Здесь было светло и тепло, сырости не было и в помине.

Кари аж рот разинул от удивления. В один миг он оказался в царстве света и тепла, в царстве жизни — яркой, притягательной, чарующей. Возле родника — там, где он выбился из-под земли, пузырясь и играя мелким песком, — был положен кем-то огромный камень. Словно бы нарочно. На нем можно было и посидеть, и полежать. Но кто принес сюда эту глыбу? Какая для этого потребовалась сила?

Скальд прекрасно понимал состояние Кари: трудно было спокойно перенести резкую перемену: от мрачной жизни с кровью и смертью — к сказочному миру, от сумерек и сырости — к свету и теплу.

Тейт сел на камень и усадил рядом с собою Кари. Он сказал ему:

— Вот маленькое небесное око. — И указал на родничок.

Кари невольно посмотрел на небо, а потом на воду и сравнил их: они были одного цвета.

— Вот истинная жизнь, — сказал Тейт. — Здесь рождается краса — начало всего сущего. Из глубин земли вырывается живительная струйка, и нет силы, которая замутила бы ее.

— А те? — Кари кивнул на лес, в ту сторону, откуда пришли, в сторону, где только что бились насмерть Фроди с Ульвом и их братья.

— Да, — задумчиво произнес Тейт, — они способны на многое. Но ты обязан знать: этот родник сильней. Он могущественнее их, ибо бессмертен. — И озлобляясь все больше! — Ты видел, как издыхал этот задира в потоке воды? Ведь он других топил вот таким образом. А теперь — сам. Нет у меня к нему жалости, и к братьям его, и к Фроди! Совсем нет! Они умеют пронзить грудь более слабому, но, к счастью, им никогда не остановить это светлое течение.

Скальд зачерпнул воды и пригубил ее.

— Вкусна? — спросил Кари.

— Как мед! — ответил восхищенный скальд.

Тогда и Кари испил воды и чуть не задохнулся: она была холодная-холодная. Отдышавшись, как после ожога, он почувствовал истинный вкус: да, это был сущий мед!

Тент сказал:

— Я бы прочел одну из своих песен, если бы они были достойны этой красы: поляны этой, этих зеленых стражей, этого неба и этого небесного ока. Я не хочу нарушать гармонию, которая вокруг нас и которая есть символ жизни. Отражение всегда слабее самого предмета. Источник этот есть начало всему, а все прочее — лишь отражение.

— Ты говоришь о мире? — спросил Кари.

— Я говорю о жизни.

И Тейт снова зачерпнул воды. Ладонь его была груба, и тем ярче искрилась на ней вода, подобная ртути.

— Я не думал, что в этом страшном лесу может быть такая нежная поляна, такой нежный родник. — Это сказал Кари.