Викинги. Между Скандинавией и Русью

• северной (скандинаво-русской), где острия наиболее конкретно выглядят «дракончиками» или же реальными зверями;

• южной (степной — салтово-хазарской, болгарской, аварской и т. п. принадлежностей), где они наиболее абстрактны и «породу» их модели угадать затруднительно;

• промежуточной («племена» восточных славян и их соседей лесной и лесостепной зон), чьи изделия в этом стиле представляют собой нечто среднее, переходное от определенного зверя к фантастическому змею-дракону.

Отмеченная разница могла быть обусловлена спецификой мифологического мировоззрения соответствующих народов — германцев-скандинавов; иранцев и тюрков; славян и соседских им народов лесной зоны. Помимо влияния иранской мифологии на славянскую и (опосредованно) на германскую, у всех них имеются общие индоевропейские прототипы, которые и могут объяснять географический и хронологический размах бытования зооморфных острий.

Самый распространенный в декоре остроконечников мотив змея-дракона¹⁹³ обусловлен самой их природной формой, моделирующей изгиб пресмыкающегося. По этой же причине этот вариант их оформления скорее всего первичен по сравнению с мотивами хищников-млекопитающих, появившихся при движении соответствующего архетипа на север, в лесную зону обитания этих последних. Как известно, при воинской инициации ритуальное превращение молодого воина в кровожадного зверя, беспощадного ко всем, кто не его «породы», «стаи», подчеркивалось в старейшей традиции индоевропейцев надеванием шкуры хищника¹⁹⁴. Редукция этого образа дает амулеты в виде звериных клыков, когтей, птичьих перьев и звериного меха в боевом и парадном убранстве первобытных и даже современных солдат и особенно офицеров (с их плюмажами, аксельбантами, стеками и маршальскими жезлами, т. п. аксессуарами). Ватаги молодых убийц вне всяких законов выпускались правителями разных средневековых народов на пограничья своих владений — для их охраны, а при необходимости и анонимной терроризации политических противников. Кульминацией инициационного ритуала выступало убийство сакрального животного, в результате чего воин-спаситель соплеменников возвращает себе человеческое существование, остальные социальные функции. Примерами чего могут служить такие персонажи русского героического фольклора, как Добрыня-змееборец, Илья Муромец — победитель Змея Горыныча и прочих хтонических супостатов, и т. п.¹⁹⁵. С указанным мотивом возврата людской природы могут быть связаны те немногие остроконечники, что увенчаны антропоморфными изображениями-личинами.

Змей (позднее дракон) — наиболее частый противник и нередко одновременно прародитель, покровитель мифоэпических героев-богатырей у самых разных народов, от Гильгамеша или Геракла до Сигурда или св. Георгия. Первоосновой столь бродячего сюжета большинством его исследователей (Ж. Дюмезилем, М. Элиаде и др.) признается космологическая символика такого чудовища, олицетворяющего неосвоенное людьми пространство мироздания, его бесконечную онтологию. «Именно поэтому змеи и драконы почти везде отождествляются с „хозяевами места“, с „автохтонами“, против которых должны сражаться пришельцы, „завоеватели“, те, кто должен „формировать“ (т. е. „создавать“) завоеванные территории»¹⁹⁶. А обладателями костяных моделей змеедраконов как раз и выступали чаще всего представители ударной силы захвата чужих земель, закрепления их в собственную родину; контролеры межплеменных территорий (что полукочевые хазары и их сателлиты, что викинги-варяги, что славяне на «фронтире» леса и степи).

Подчеркнутая моделировка именно головы миниатюрной копии чудовища отражает, по всей вероятности, негомогенность пространства в мифологизированном сознании. Сравним голову Медузы-Горгоны как оружие ее победителя Персея (попавшую на византийско-русские амулеты-змеевики) или же литературный бой пушкинского Руслана с головой богатыря, и т. п. сюжеты, когда за пределами головы сакрального оппонента героя пространство «сворачивается», обесценивается. Так что культовое навершие на мифологизированный взгляд логично сочетается с рабочим острием рассматриваемых изделий косторезного ремесла.

Взаимосвязь змея и богатыря усложняется в генетическом плане: «Рожденный от змея убивает змея» (В. Я. Пропп). Образ змеевича соотносится при этом с оформлением княжеской среды (происходившей из родо-племенной верхушки, либо иноземных династов), а змееборца-богатыря с дружинным коллективом (рекрутировавшимся первоначально — в эпоху вождеств, «военной демократии» из числа свободных мужей-общинников). Отношения князя-находника и обладателей дружинного богатырства отражены позднейшей былиной «Вольга и Микула». Пахарь-богатырь Микула Селянинович помогает князю Вольге (Олегу) покорить новые земли, но при этом сохраняет независимость от князя и его дружины. Микула один сильнее всех остальных богатырей вместе взятых, как вооруженный народ — любой дружины.