Викинги. Скальд

Решение пришло неожиданно. Он вдруг представил, что навсегда уходит в далекий викинг, что больше никогда не увидит Сангриль, – настолько живо представил, что висы полились одна за другой…

* * *

Скальд в мансаунге не может называть возлюбленную по имени, если только не женат на ней. Тоже древний обычай. Впрочем – что имена, одаренному скальду не требуется называть имен, он может без того описать возлюбленную, чтобы все узнали ее, словно увидели вживую. В этом и заключается искусство стихосложения – рассказать обо всем, ничего не называя прямо, Сьевнар давно это понял.

Впрочем, он не только описывал красоту Сангриль, он слагал стихи о любви, о том, как трудно ее найти и как легко потерять. И как мало останется человеку, когда он потеряет лучшее, что есть в его жизни!

Мансаунг Сьевнар назвал «Память о девушке, ждущей воина».

Вечером, когда он, смущаясь, первый раз продекламировал его за дружинным столом, ратники в восхищении начали разбивать о деревянные доски глиняные чары.

Старый Якоб-скальд от радости даже обнял его и долго тряс за плечи.

– Мы все помним своих женщин и свои дома в дальнем викинге! – кричал он ему в самое ухо, как глухому. – Но где ты нашел такие слова?! Где только нашел?!

Старый скальд долго заглядывал ему в глаза и крутил головой, словно не верил тому, что видел своими глазами. А Сьевнар, красный и неуклюжий от смущения, только бормотал что-то неразбочивое, незаметно отстраняясь от его крика.

После такого успеха он летел к Сангриль, как на крыльях. Ему не терпелось поделиться с ней стихами и радостью. Но, неожиданно, Сангриль не понравился его мансаунг. Выслушала и надолго задумалась. Потом надула губки и потемнела глазами.

– Нет, не понимаю… Ты как будто прощаешься со мной навсегда, – заявила она.

– Что ты!

– Прощаешься! И о моей красоте тут так мало, даже непонятно, красивая я или просто какая-нибудь.

– Ну, что ты…

– Нет, правда, ты больше о себе рассказываешь, как любишь, как тоскуешь. А где же здесь я? Просто какие-то золотые волосы, какие-то голубые глаза. Совсем плохо меня описал, совсем неинтересно! Может, это вообще не обо мне, может, о какой-то другой девушке, откуда я знаю? Кто это разберет, в конце концов?!

– Но, милая…

– Нет, не хочу такой непонятный стих! Хочу – хороший! – она совсем по-детски топнула ножкой.

Обиделась по-настоящему, видел Сьевнар.

Правда, он тоже обиделся за свою «Память о девушке, ждущей воина». В первый раз, пожалуй, по-настоящему разозлился на свою Сангриль.

Разрыв был настолько решительным, окончательным и бесповоротным, что Гулли Медвежья Лапа искренне оторопел, увидев, с каким черным лицом Сьевнар появился в дружинном доме, сразу упав на свою лежанку.

В ответ на неуклюжие расспросы бывалого воина, Сьевнар не выдержал, рассказал. Хотелось хоть с кем-то разделить горе.

Бывалый, воин, выслушав, затряс плечами и задергал головой. Глаза, и без того опухшие от многочисленных чар, окончательно превратились в две узкие щелочки. Медвежья Лапа заполоскал перед собой руками, словно отгоняя мух, и одновременно начал смахивать что-то с глаз-щелочек.

Сьевнар даже удивился – неужели Гулли так разобрало чужое страдание, что воин сам зарыдал?

Или – смеется?! – вдруг догадался он.

Правда, что ли, смеется?!

Сьевнар чуть не подпрыгнул от негодования.

А Гулли уже в открытую хохотал, продолжая трястись всем широким телом. Крякал сдавленно, как домашняя утка, на которую уронили мешок.

– Вот пропасть! – бормотал он. – А я-то думал – уж действительно что случилось! Посмотреть на тебя – не иначе встретил в лесу самого Черного Сурта, предводителя великанов Утгарда! А тут – девка взбрыкнула… Эко дело! Помиритесь завтра же, или мне никогда больше не вытаскивать меч из ножен!

– Тебе, Медвежья Лапа, только с пивными бочками разговаривать! – в сердцах бросил Сьевнар. – Ты и сам такой же дубовый, как они!

– Зато я с бочками никогда не ссорюсь! – продолжал веселиться бывалый ратник. – Ты когда-нибудь видел, чтоб я возвращался от своих деревянных красавиц с вытаращенными глазами цапли, проглотившей ежа вместо лягушки?

Ну, как с ним говорить?!

Сьевнар сердито сопел в ответ.

– Просто ты, Сьевнар Складный, еще слишком молод, и не понимаешь, что девичьи прелести радуют сердце лишь до тех пор, пока ими не пресытишься. А вот хмельное пойло никогда не подводит, сколько его ни пей – наутро жажда только сильней, – веско заявил Медвежья Лапа, приглаживая взлохмаченные усы и бороду дубленой ладонью, коричневой от въевшейся смолы весел. – А про девку не думай, помиритесь! Они, молодые, всегда брыкаются без всякого повода, как подрастающие кобылки, которых и тянет к жеребцу, и убежать им хочется, куда глаза глядят. Молодые девки – они как струг без весел, как глина необожженная. Вот вставишь ей внутрь твердый шест, тогда они и сами твердеть начинают, потому как – основу чувствуют! Основа им нужна, вот что! Как кораблю нужен тяжелый деревянный киль, так и девкам – мужская основа внутри, – поучал ветеран. – Это я тебе говорю, Гулли Медвежья Лапа, прошедший больше водных дорог, чем у тебя волос на голове выросло…