Викинги. Заклятие волхвов

– Но я хотел говорить с тобой не об этом. Когда я повторял про себя висы поразившего меня мансаунга, Сьевнар Складный представлялся мне бывалым воином, убеленным сединами и пережившим многое, – продолжил он. – Я представлял себе, что когда-нибудь встречу его на дороге викинга, что мы сядем с ним за чарами с пивом и поговорим о том сокровенном, о чем суровые воины стесняются говорить за общим столом… А оказалось – он молод, почти юнец, даже не понимающий разницы между рукоятью меча, или, к примеру, секиры или палицы… – Гуннар пристально глянул на него, усмехнулся и неожиданно подмигнул, как мальчишка. Встряхнул белой гривой, на которой были незаметны снежинки.

Сьевнар извлек из-за шиворота еще пригоршню снега, кинул под ноги и промолчал. Если честно, он не знал, что ответить. Не понимал, хвалит его Гуннар или подтрунивает. Что у Косильщика на уме – никогда не поймешь, лицо всегда спокойное, собранное, даже холодное, а в светлых глазах будто приплясывают проказливые прозрачные эльфы. С этим одинаковым и странным выражением лица он и меч обнажает, и чару поднимает за дружным столом.

– Но я опять отвлекся от главного, а здесь слишком холодно, чтобы трепать язык как мочало… Вот что – я хочу учить тебя искусству меча, Сьевнар Складный! Мне представляется, ты способен будешь постигнуть то, чему я могу тебя научить. Не многие это могут, но ты – сможешь, я думаю. Ты – скальд, боги одарили тебя чувством ритма, хоть ты и не умеешь приложить его к собственному телу… А почему, ты думаешь, искусство боя и поэзия стоят во мнении богов и людей так близко друг к другу? Все потому же – и здесь, и там нужно больше чувствовать, чем рассуждать, думать не умом, а сердцем и кровью… Я верю, ты сможешь разбудить в себе кровь драконов, что дано не каждому, далеко не каждому!

Он, этот знаменитый воин, словно бы просил его, подумал Сьевнар. Хотя, кто кого должен просить?

Братья поговаривали, ярл Хаки Суровый много раз пенял Гуннару, что он не передает своего искусства. Но тот только отговаривался, мол, учить кого-то из опытных бойцов – только портить ему руку, а среди молодых он пока не видит подходящих. Другому ярл Хаки мог бы приказать, но Гуннар – это Гуннар, лучший меч острова.

И вот ему, новичку в братстве, такая честь – учить ся бою на мечах у самого Косильщика! Опять не сразу сообразишь, что сказать…

Сьевнар почувствовал, как от гордости разворачиваются плечи, и вздергивается подбородок. Ему честь, не кому-нибудь! И в то же время промелькнула ехидная, остужающая мыслишка, как комок снега, что тает за шиворотом, холодными каплями скатываясь по позвоночнику: «Как там говорил Якоб-скальд про Сангриль – та, что любуется собой, даже отражаясь в помойной луже… – вдруг вспомнил он. – Хорошо сказал, как припечатал… А он, Сьевнар Складный, не слишком ли залюбовался собой? И любуется, и гордится, и жалеет себя, все глубже погружаясь в эту зыбкую трясину… За все время на острове – ни одной новой висы, только старые стихи за хмельным столом под одобрительные удары чар о столешницу… Впрочем, о чем это он? Негоже уплывать мыслями куда-то вдаль, когда старший брат ждет ответа…»

– К тому же, я слышал, конунг Рорик Неистовый жаждет встречи с тобой. Хочет попрощаться от всего сердца, – усмехнулся Косильщик, припоминая. – Неистовый – хороший боец, чувствует клинок как продолжение руки, я видел, как он умеет сражаться. Мне будет жалко, если вместе с тобой погибнет и твой дар слагать висы, этот мед богов, который надлежит беречь людям.

Сьевнар вспомнил, как нечто подобное говорил ему Якоб-скальд. Не так уж давно это было, а теперь кажется, что очень давно.

Да, медом поэзии боги наделяют своих избранников – это все знают. Только не все догадываются, что даже избранность не приносит счастья, можно быть избранным и оставаться несчастней последнего нидинга. Об этом, наверное, никто не задумывается… Сангриль… Нет, он опять начинает себя жалеть. Не надо, хватит, устал уже! Кто бы знал, как он устал от этого – постоянно перебирать прожитое, представляя, как все могло сложиться иначе…

«Занятие бесплодное, как зыбучие пески береговых дюн, и такое же затягивающее!»

– Кровь драконов? Что это? – спросил он, с усилием отгоняя мысленное наваждение.

– Не знаешь? Может быть, и не знаешь, это не каждый знает. Хотя, всему свое время, когда-нибудь я расскажу…

* * *

Потом, вспоминая тот вечер, Сьевнар ясно видел перед собой застывшие, заснеженные дубы, колючие от мороза звезды, белесый месяц, начищенное серебро пушистого снега. И худощавое лицо Гуннара, его прямую фигуру под толстым плащом с откинутым капюшоном. И его давнюю, застарелую печаль потерянной любви, залегшую в мелкой сетке морщин вокруг глаз.

Печаль, которая так созвучна его собственной печали! – неожиданно понял скальд.

Наверное, именно в тот вечер Гуннар Косильщик стал близок ему, как никто на острове. Именно тогда началась их дружба, дружба старшего и младшего, большая дружба, о какой слагают красивые висы…

3