Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть пятая

– Вот именно. В доброе старое время, как я вам только что сказал, я гордился возможностью показать моим врагам неисчерпаемость моих ресурсов; я гордился тем, что повергаю их в смятение, создавая миллионы там, где они ждали только краха. Но теперь мне надо считаться с государством, с королем, с самим собой; теперь мне надо стать скупцом; я сумею доказать всем, что я действую, имея в распоряжении гроши, совершенно так же, как имея мешки пистолей, и, начиная с завтрашнего дня, когда будут проданы мои экипажи, сданы мои дома и сокращены расходы…

– Начиная с завтрашнего дня, – перебил спокойно Арамис, – вы будете, дорогой друг, без устали заниматься приготовлениями к прекрасному празднеству в Во, о котором однажды будут говорить как об одном из героических великолепий нашей прекрасной эпохи.

– Вы сошли с ума, шевалье д’Эрбле!

– Я? Вы этого не думаете.

– Как? Да знаете ли вы, сколько может стоить самое простое празднество в Во? Четыре или пять миллионов.

– Я не говорю о самом простом празднестве, дорогой суперинтендант.

– Да, раз празднество устраивается для короля, – отвечал Фуке, не поняв Арамиса, – оно не может быть простым.

– Конечно, оно должно быть роскошнейшим.

– Тогда мне надо истратить от десяти до двенадцати миллионов.

– Если понадобится, вы истратите и двадцать миллионов, – сказал Арамис бесстрастным тоном.

– Где же я их возьму? – воскликнул Фуке.

– Это уже мое дело, господин суперинтендант. Вы совершенно не должны об этом беспокоиться. Деньги будут в вашем распоряжении раньше, чем вы наметите план вашего празднества.

– Шевалье, шевалье! – воскликнул Фуке, у которого закружилась голова. – Куда вы меня увлекаете?

– По ту сторону пропасти, в которую вы готовы были упасть. Схватитесь за мой плащ и не бойтесь.

– Почему вы мне раньше не говорили об этом, Арамис? Был день, когда вы могли меня спасти, дав мне один миллион.

– Тогда как сегодня… тогда как сегодня я дам вам двадцать миллионов, – сказал прелат. – Да будет так! Причина этого очень проста, друг мой: в тот день, о котором вы говорите, у меня не было в распоряжении этого необходимого миллиона, нынче же мне легко будет получить двадцать миллионов, которые мне нужны.

– Да услышит вас Бог и спасет меня!

Арамис вновь улыбнулся обычной загадочной улыбкой.

– Меня-то Бог всегда слышит, – сказал он, – это происходит, может быть, оттого, что я ему очень громко молюсь.

– Я отдаюсь в вашу полную власть, – прошептал Фуке.

– О нет, я совсем иначе на это смотрю. Я сам в вашей полной власти. Поэтому вы, как самый тонкий, умный, изысканный и изобретательный человек, вы в мельчайших подробностях распорядитесь празднеством. Только…

– Только? – переспросил Фуке как человек, знающий цену умолчания.

– Только, предоставляя вам изобретение всех подробностей, я оставляю за собой наблюдение за выполнением.

– Каким образом?

– Я хочу сказать, что на этот день вы превратите меня в мажордома, в главного управляющего, в человека, в котором будут совмещаться начальник охраны и эконом; мне будут подчинены люди, и у меня будут ключи от дверей; вы, правда, будете отдавать приказания, но вы будете их отдавать мне; они должны пройти через мои уста, чтоб достигнуть назначения, вы понимаете?

– Нет, не понимаю.

– Но вы принимаете мои условия?

– Еще бы! Конечно, друг мой!

– Это все, что мне нужно. Благодарю вас. Составляйте список гостей.

– Кого же мне приглашать?

– Всех!

Х Автору кажется, что пора вернуться к виконту де Бражелону

Наши читатели видели, как в этой повести параллельно развертывались приключения нового и старого поколений. У одних – отблеск былой славы, горький жизненный опыт или же мир, наполняющий сердце и успокаивающий кровь под рубцами, которые прежде были жестокими ранами. У других – битвы самолюбия и любви, мучительные страдания и несказанные радости, кипящая жизнь вместо воспоминаний.

Если некоторая пестрота в эпизодах этой повести бросилась в глаза читателю, то причина ее – в богатых оттенках двойной палитры, которая дарит краски двум картинам, развертывающимся параллельно, смешивающимся и сочетающим строгий тон с тоном радостным. На фоне волнений одной виден покой другой. Порассуждав со стариками, охотно предаешься безумствам в обществе с юношами.

Поэтому, если нити нашей повести слабо связывают главу, которую мы пишем, с той, которую только что написали, нас это беспокоит не больше, чем Рейсдаля[20], когда он писал осеннее небо, только что закончив весенний пейзаж. Мы предлагаем читателю поступить так же и вернуться к Раулю де Бражелону на том месте, где мы его оставили в последний раз.

Возбужденный, испуганный, страдающий, или, вернее, без ума, без воли, без заранее обдуманного решения, он убежал после сцены, конец которой он застал у Лавальер. Король, Монтале, Луиза, эта комната, это непонятное стремление избавиться от него, печаль Луизы, испуг Монтале, гнев короля – все предрекало ему несчастье. Но какое?