Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 2

– Да, да, убил бы, – продолжал Людовик. – Неужели, повторяю, ваше воображение… или, лучше сказать, ваше сердце не способно внушить вам что-нибудь иное?

– Боже мой, что, по-вашему, оно должно внушить мне?

– Скажите, как доказать человеку, что его ревность не имеет основания?

– Прежде всего, государь, ему не дают никаких поводов к ревности, то есть любят только его.

– Я ожидал иного.

– Чего же вы ожидали?

– Ревнивца можно успокоить, скрывая свое чувство к тому, кто возбуждает его ревность.

– Скрывать трудно, государь.

– Счастье всегда добывается с трудом. Что касается меня, то, клянусь вам, я могу, если нужно, сбить с толку всех ревнивцев, сделав вид, что отношусь к вам так же, как к любой другой женщине.

– Плохое, слабое средство, – проговорила молодая женщина, покачивая прелестною головкою.

– Вам никак не угодишь, дорогая Генриетта, – сказал Людовик с неудовольствием. – Вы отвергаете все, что я предлагаю. Но по крайней мере предложите что-нибудь сами… Я очень доверяю изобретательности женщин.

– Хорошо, я придумала. Вы слушаете, государь?

– Что за вопрос? Вы решаете мою судьбу и спрашиваете, слушаю ли я!

– Я сужу по себе. Если бы я подозревала, что мой муж ухаживает за другой женщиной, то меня могла бы успокоить одна вещь!

– Какая?

– Мне нужно было бы прежде всего убедиться, что он не интересуется этой женщиной.

– Да ведь это самое я говорил вам сейчас.

– Да, но только я бы не успокоилась, пока не увидела бы, что он ухаживает за другою.

– Ах, я понимаю вас, Генриетта, – с улыбкой подхватил Людовик. – Это средство, конечно, остроумно, но жестоко.

– Почему?

– Вы излечиваете ревнивца от подозрений, но наносите ему рану в сердце. Страх его пройдет, но останется боль, а это, по-моему, еще хуже.

– Согласна. Но зато он не заметит, даже подозревать не будет, кто его настоящий враг, и не помешает истинной любви. Он направит свое внимание в ту сторону, где оно никому и ничему не повредит. Словом, государь, моя система, против которой вы, к моему удивлению, возражаете, вредна для ревнивца, но полезна для влюбленных. А кто же, государь, кроме вас, когда-нибудь жалел ревнивца? Это особая болезнь, гнездящаяся в воображении, и, как все воображаемые болезни, она неизлечима. Дорогой государь, я вспоминаю по этому поводу афоризм моего ученого доктора Доли, очень остроумного человека. «Если у вас две болезни, – говорил он, – выберите одну, которая вам больше нравится, я вам оставлю ее. Она поможет мне справиться с другой».

– Хорошо сказано, дорогая Генриетта, – с улыбкою отвечал король. – Я завтра же назначу ему пенсию за его афоризм. Вот и вы, Генриетта, изберите меньшее из зол. Вы не отвечаете, улыбаетесь. Я догадываюсь: меньшее из зол – пребывание во Франции? Ну и отлично. Это зло я вам оставлю, а сам примусь лечить большее зло и сегодня же подыщу предмет для отвлечения внимания ревнивцев обоего пола, которые преследуют вас.

– Тсс… На этот раз к нам и вправду подходят, – сказала принцесса и наклонилась, чтобы сорвать барвинок в густой траве.

И в самом деле, с вершины горки по направлению к ним мчалась целая толпа дам и кавалеров. Причиною этого набега был великолепный виноградный сфинкс, похожий сверху на сову и с нижними крылышками, напоминающими лепестки розы.

Эта редкая добыча попалась в сачок мадемуазель де Тонне-Шарант, которая с гордостью показывала ее своим менее счастливым соперницам. Царица охоты уселась в двадцати шагах от скамьи, на которой помещались Людовик и Генриетта, прислонилась к роскошному дубу, обвитому плющом, и приколола бабочку к своей длинной трости. Мадемуазель де Тонне-Шарант была очень хороша собою. Поэтому кавалеры покинули прочих дам и столпились около нее в кружок под предлогом поздравить ее с удачею.

Король и принцесса, улыбаясь, смотрели на эту сцену, как взрослые смотрят на игры детей.

– Что вы скажете о мадемуазель де Тонне-Шарант, Генриетта? – спросил король.

– Скажу, что волосы у нее слишком светлые, – отвечала принцесса, сразу указывая на единственный недостаток, который можно было поставить в упрек почти совершенной красоте будущей г-жи де Монтеспан.

– Да, слишком белокура, это верно, но все же, по-моему, красавица.

– О да, и кавалеры так и кружатся около нее. Если бы мы охотились вместо бабочек за ухаживателями, смотрите-ка, сколько бы мы наловили их возле нее.

– А как вы думаете, Генриетта, что сказали бы, если бы король вмешался в толпу этих ухаживателей и бросил свой взор на красавицу? Принц продолжал бы ревновать?

– О, государь, мадемуазель де Тонне-Шарант средство очень сильное, – вздохнула принцесса. – Ревнивец, конечно, вылечился бы, но, пожалуй, явилась бы ревнивица!

– Генриетта, Генриетта! – воскликнул Людовик. – Вы наполняете мое сердце радостью. Да, да, вы правы, мадемуазель де Тонне-Шарант слишком прекрасна, чтоб служить ширмой.

– Ширмой короля, – с улыбкой отвечала Генриетта. – Эта ширма должна быть красива.

– Так вы мне советуете ее? – спросил Людовик.