Виконт де Бражелон или десять лет спустя. Том 3

Увидев капитана, придворные дамы засыпали его приветствиями и вопросами. Началось с вопросов: где он был, куда ездил, почему так давно не гарцевал на своем чудесном коне под балконом его величества, вызывая восторг любопытных?

Д'Артаньян ответил, что только что возвратился из страны апельсинов.

Дамы рассмеялись. В те времена путешествовали все, но путешествие за сто лье нередко бывало проблемою, решение которой откладывали до самой смерти.

– Из страны апельсинов? – повторила мадемуазель де Тонне-Шарант. – Из Испании?

– Нет, не то, – сказал Д'Артаньян.

– С Мальты? – вставила Монтале.

– Честное слово, сударыня, вы приближаетесь.

– С какого-нибудь острова? – спросила Лавальер.

– Сударыня, не хочу вас дольше томить, я приехал из тех краев, откуда в настоящий момент господин де Бофор грузится на суда, чтобы перебраться в Алжир.

– Вы видели армию? И флот? – поинтересовались несколько воинственных дам.

– Все видел.

– Есть ли там наши друзья? – задала вопрос мадемуазель де Тонне-Шарант холодным, но рассчитанным на привлечение общего внимания тоном.

– Да, – отвечал Д'Артаньян, – там де Ла Гилотьер, де Муши, де Бражелон.

Лавальер побледнела.

– Господин Бражелон? – воскликнула коварная Атенаис. – Как! Он отправился на войну?..

Монтале наступила ей на ногу, но это никак не подействовало.

– Знаете ли вы мою мысль? – продолжала ода безжалостно. – Мне кажется, что мужчины, уехавшие на эту войну – незадачливые влюбленные, ищущие у черных женщин утешения от жестокостей белых.

Некоторые дамы весело рассмеялись; Лавальер начинала терять присутствие духа; Монтале кашляла так, что могла бы разбудить мертвого.

– Сударыня, – перебил д'Артаньян, – вы напрасно думаете, что женщины в Джиджелли черные. Они не черные и не белые, они желтые.

– Желтые?

– О, не думайте, что это так уж плохо; я никогда не видел более красивого цвета кожи в сочетании с черными глазами и коралловыми губами.

– Тем лучше для господина де Бражелона, – выразительно проговорила мадемуазель де Тонне-Шарант. – Он там излечится, бедный юноша.

После этих слов воцарилось молчание. Д'Артаньян подумал, что женщины, эти нежные горлинки, обращаются друг с другом, пожалуй, более жестоко, чем тигры или медведи.

Для Атенаис было, однако, мало заставить побледнеть Лавальер; ей хотелось, чтобы Луиза вдобавок еще и покраснела.

Она снова заговорила:

– Знаете, Луиза, на вашей совести теперь тяжкий грех!

– Какой грех, мадемуазель? – пролепетала несчастная, тщетно пытаясь найти опору среди окружающих.

– Да ведь вы были обручены с этим молодым человеком, он любил вас всем сердцем, а вы отвергли его.

– Это обязанность всякой порядочной женщины, – вставила Монтале поучающим тоном. – Когда знаешь, что не можешь составить счастье того, кто тебя любит, лучше отвергнуть его.

Луиза не знала, благодарить ли ей за такую защиту или негодовать.

– Отвергнуть! Отвергнуть! Все это превосходно, – заметила Атенаис. Но не в этом грех мадемуазель Лавальер. Настоящий грех, в котором она может себя упрекнуть, заключается в том, что это она послала на войну бедного Бражелона – на войну, где его могут убить.

Луиза провела рукой по своему холодному как лед лбу.

– И если он умрет, – продолжала безжалостная Атенаис, – это будет означать, что это вы, Луиза, убили его; вот в этом и заключается грех, о котором я говорила.

Луиза, едва держась на ногах, подошла к капитану мушкетеров, чтобы взять его под руку; лицо его выдавало непривычное для него волнение.

– Вам надо было о чем-то поговорить со мною, господин д'Артаньян, начала она прерывающимся от гнева и страдания голосом. – Что вы хотели сказать?

Д'Артаньян, взяв Лавальер под руку, направился с ней по галерее. Когда они оказались достаточно далеко от других, он ответил:

– То, что я собирался сказать вам, только что высказала мадемуазель де Тонне-Шарант, быть может, грубо, но с исчерпывающей полнотой.

Луиза едва слышно вскрикнула и, изнемогая от этой новой раны, кинулась прочь, как бедная, пораженная насмерть птичка, ищущая тени в густом кустарнике, чтобы там умереть. Она исчезла в одной из дверей в тот самый момент, когда король появился в другой.

Первый взгляд короля был направлен на пустое кресло его возлюбленной, и, не найдя нигде Лавальер, король нахмурился, но в то же мгновение он увидел д'Артаньяна, который отвешивал ему низкий поклон.

– Ах, сударь, – улыбнулся Людовик, – вы проявили истинное усердие, и я вами весьма доволен.

Это было высшее проявление королевского удовольствия. Было немало таких, кто дал бы себя убить, лишь бы заслужить эти слова короля.

Придворные дамы и кавалеры, почтительно окружившие короля при его входе, расступились, заметив, что он желает остаться наедине с капитаном мушкетеров.

Король направился к выходу и увел д'Артаньяна из залы, после того как еще раз поискал глазами мадемуазель Лавальер, не понимая причины ее отсутствия.

Оказавшись вдали от любопытных ушей, он задал вопрос:

– Итак, господин Д'Артаньян, узник?..

– В тюрьме, ваше величество.

– Что он дорогою говорил?

– Ничего, ваше величество.

– Что он делал?