Виктор Астафьев

…Прозаик Юрий Нагибин, «доставшийся» Викулову «по наследству» от прежнего состава редакции, на страницах своего «Дневника» довольно язвительно упоминает о русском духе, воцарившемся в редакции «Нашего современника» при Викулове. Впрочем, талантливый и тонкий человек, он отдает должное и Сергею Васильевичу, признав, что журнал стал «средоточием прекрасной прозы, преимущественно деревенской», а «умный и гибкий редактор» вывел издание в «первачи», не отказывался от хорошей прозы и на другие темы, «что избавляло журнал от зашоренности»… Не случайно там «в каждом номере было два-три хороших рассказа».

С этим суждением трудно не согласиться…

Когда в феврале 1969 года Астафьевы приехали в Вологду уже на постоянное проживание, их встречала на вокзале едва ли не вся писательская организация. Этим своим поступком вологжане демонстрировали, что встречают они единомышленников и безоговорочно принимают их в свою писательскую семью.

Среди встречающих были практически все давно знакомые люди, так что ни у Виктора Петровича, ни у его жены никаких затруднений или неловкости не возникло. Впрочем, был человек, которого Мария Семеновна еще не знала. По ее воспоминаниям, представился ей он сам:

— А я вот Николай Рубцов. Все наши договорились, чтобы встретить вас полным составом писательской организации. Ну, значит, и я пошел, хоть и не знаком с вами.

В ответ Мария Семеновна улыбнулась и сказала:

— По-моему, вы очень хорошо сделали, вот теперь мы и познакомились. Надеюсь, что мы подружимся.

Так оно и случилось. Рубцов и Астафьевы очень быстро сошлись. (О дружбе с поэтом Мария Семеновна рассказала в очерке «Душа хранит»).

Виктор Петрович хорошо знал и любил поэзию, а с Рубцовым познакомился еще в общежитии Литинститута, куда, бывая в Москве, забегал, если негде было заночевать. Уже тогда в Рубцове виделся большой поэт.

На другой день после приезда Астафьевых в Вологду друзья-писатели повели их к Софийскому собору — одному из шедевров русской архитектуры, который строился еще во времена Ивана Грозного. Глядя на древнее рукотворное чудо, тихо переговаривались. Вот как описывает этот день Мария Семеновна:

«На реке народу видимо-невидимо — люди праздновали масляную неделю: взрослые и ребятишки катались на санках, на фанерках с не очень крутых берегов; другие скользили на лыжах, третьи играли в снежки. Шум, хохот…

„Мы в детстве тоже вот так катались…“ — вдруг заговорил подошедший Николай, заметив, с каким радостным изумлением наблюдаем мы за весельем яркого многолюдья. Но отчего-то не про детство, не про зимние проказы стал он рассказывать, а про то, как он любит летом провожать пароходы. „Сяду на зеленый в одуванчиках берег, закурю, задумаюсь и жду гудка пароходного, не сравнимого ни с каким другим, смотрю, смотрю… А пароход белый-белый! А берега зеленые-зеленые!.. И сделается охота побежать по траве босиком…“».

Вечером того же дня вся писательская братия собралась, чтобы уже честь по чести отметить переезд, «прописать» Астафьевых в Вологде. Главное блюдо на столе — шаньги! С картошкой, с творогом, со сметаной — на любой вкус! Каждая с тарелку величиной!

«Вечер прошел радостно, ярко, а потом поэты читали свои стихи. А Николай Рубцов их пел. Он почти весь вечер играл на гармошке. А еще он пел свои стихи, подладив под них музыку… Сочетание необычное, великолепное и впечатление осталось незабываемое, — вспоминала тот вечер Мария Семеновна. — …Устроив гармошку на узеньких коленях, чудно переплетя ноги — он их действительно как-то по-чудному переплетал, как бы обвивал одной ногой другую! — прошелся по клавишам, посмотрел в пространство, мимо или сквозь сидящих за столом и, отвернувшись в пол-оборота, запел:

Меж болотных стволов
красовался восток огнеликий…

Слова-то какие! Шесть слов — а перед глазами целая картина — видение природы!

Вот наступит октябрь —
и покажутся вдруг журавли!
И разбудят меня, позовут журавлиные клики
Над моим чердаком, над болотом, забытым вдали…

Рубцов откинул голову, веки почти смежены, лишь бритвенно сверкают глубоко в прищуре глаза его, мглисто-темные, остролучистые, брови горестно сдвинуты, на шее напряглась и пульсирует, бьется крутая бугристая жилка, голос уж вроде на пределе, в нем тоска и боль, тревога и сожаление, ожидание и отрешенность.

Широко по Руси предназначенный срок увяданья
Возвещают они, как сказание древних страниц.
Все, что есть на душе, до конца выражает рыданье.
И высокий полет этих гордых, прославленных птиц…

Смолк, расслабил руки, склонил голову. Притихло застолье. Некоторые запокашливали, за сигаретами потянулись…

— Коля! Что ты с нами делаешь?! — восклицает поэт Александр Романов».