Виктор Авилов

В этой цитате точно схвачено главное в игре Виктора Авилова — возбуждение жгучего сострадания к своему принцу, внезапно осознавшему все уродство мира. Надлом, наметившийся в его душе с уходом отца, постепенно разрастается, становится страшной, незаживающей, кровоточащей трещиной, и трещина эта постепенно заполняется важнейшими философскими вопросами о смысле существования вот в таком мире: не только «быть иль не быть», но каким быть, как не поддаться правилам жестокого общества, где хороши все законы, кроме гуманных, как выжить и — стоит ли выживать?.. Стоит ли — в мире, где нет места человечности, любви, чести?..

Справедливо писал в статье «Искрящиеся кремни», посвященной феномену Театра на Юго-Западе, Лев Аннинский: «Гамлет… выходит из рамок традиционного гамлетизма: он не колеблется, действовать или не действовать; он не выбирает; он сам выбран. Это не расслабленный умственным ядом мечтатель, знакомый нам по привычным трактовкам Шекспира, это человек, отлично знающий, что надо делать, и готовый к действию. Виктор Авилов играет в Гамлете современные психологические реакции, современное нетерпение, современную горечь, современное взрывное достоинство. Кое-где чувствуется у Авилова полемика со Смоктуновским, кое-где — опора на Высоцкого с его хриплым голосом и заводным нравом».

Что касается сравнения с Владимиром Высоцким — об этом уже шла речь и здесь останавливаться на этом не будем, а вот мысль о полемике со Смоктуновским представляется чрезвычайно интересной, хотя она не находит развития в статье Л. Аннинского.

Гамлет Иннокентия Смоктуновского в фильме Григория Козинцева был мощным и ярким принцем Датским принципиально другого поколения. Рефлексирующий интеллигент, философ, каждый свой шаг, каждое движение души подвергающий пристальному анализу, он страдал, но это были муки больного, занедужившего интеллекта, в то время как у Авилова мы ощущали муки разодранного в кровь сердца. Полемика сводилась в конечном счете к естественному противопоставлению «отцов» и «детей» — в 1980-е годы на смену интеллектуальным, анализирующим, «раненным в мозг» (как говорит другой герой Шекспира, король Лир) «отцам-шестидесятникам» пришли и утвердились страдающие, экзальтированные, не умеющие анализировать и обобщать «дети» с измученными и израненными душами. Валерий Белякович очень точно осознал и обозначил в своем «Гамлете» это различие — ведь и сам он принадлежал к поколению «детей», воспринимавших все происходящее обнаженными нервами.

Спустя несколько лет после премьеры «Гамлета» Виктор Авилов говорил: «Гамлет для меня — прежде всего духовный человек. Я не вижу в нем ни раздражения, ни „недоброты“, ни „колючести“, как не раз писали о том. Я своего Гамлета таким не стремился играть… До последней минуты Гамлет взывает к Лаэрту: „Откуда эта неприязнь, Лаэрт? Когда-то мы дружили!“ Лаэрт оскорбил Гамлета, но Гамлет благороден, он любит друзей и не стыдится этой любви, не скрывает, что ценит дружбу с Лаэртом. Во всем здесь благородство, просветленность, великодушие…»

За год до того, как состоялась премьера «Гамлета» (мы уже упоминали об этом в предыдущей главе), режиссер Резо Чхеидзе пригласил Виктора Авилова на роль Дон Кихота в многосерийном советско-испанском телевизионном фильме «Житие Дон Кихота и Санчо», прозорливо разглядев в артисте черты Дон Кихота. Но в то время еще существовал в Театре на Юго-Западе жестко введенный Валерием Беляковичем запрет на съемки — Авилов был вынужден отказаться.

Ах, каким бы мог он стать Дон Кихотом!.. Сегодня мы можем только фантазировать об этом с горечью и подлинной болью, потому что словно рассыпанные по его разным театральным ролям черточки Рыцаря Печального Образа должны были неизбежно сложиться в целостный и очень необычный образ. Но этого так и не произошло…

Зато произошло иное.