Читаем Виктор Гюго полностью

Сочетание трезвого реалистического анализа с революционно-романтической патетикой в оценке баррикадной войны особенно ощутимо в упомянутой выше книге «Война в четырех стенах». Обращаясь к июньскому рабочему восстанию 1848 г., которое Гюго справедливо характеризует как «величайшую из всех уличных войн, какие только видела история», он тут же прибегает к романтически контрастному образу знаменитой баррикады в предместье Сент-Антуан. «Глас народа», который гремит с высоты баррикады, уподобляется здесь «гласу божьему», гигантская «груда мусора», какой внешне выглядит баррикада, «исполнена величия». «То была куча отбросов — и то был Синай», — заключает писатель. Возвращаясь затем к баррикаде на улице Шанврери, где действуют основные герои его романа, Гюго точно воспроизводит стратегию и тактику баррикадной войны и столь же точно соизмеряет силы повстанцев и карательных отрядов, которые «сражаются неравным оружием», ибо «у карате-лей столько же полков, сколько бойцов на баррикаде, и столько же арсеналов, сколько на баррикаде патронташей». Он приводит множество фактов и деталей, касающихся исторического восстания 1832 г., однако отнюдь не ограничивается фактической стороной дела, стремясь разглядеть духовную суть, стоящую за материальным и непосредственно видимым: «Не из камней, не из балок, не из железного лома построена наша баррикада; она сложена из великих идей и великих страданий. Здесь несчастье соединяется с идеалом» (8, 30), — говорит Анжольрас товарищам по оружию, которые слушают его с глубоким волнением.

Одна из глав книги целиком посвящена рассуждениям Гюго, касающимся уроков баррикадной войны. Первый из этих уроков, извлеченных писателем из республиканского восстания 1832 г., которое не было поддержано широкими массами и вследствие этого разгромлено июльской монархией, заключается в том, что исход сражения решает поддержка или равнодушие народа. «Если время еще не назрело, если восстание не получило одобрения парода, если он отрекался от него, то повстанцы обречены были на гибель… Нельзя насильно заставить народ шагать быстрее, чем он хочет. Горе тому, кто пытается понукать его!» — утверждает Гюго, создавая тут же красноречивый образ этого молчаливого неодобрения: запертый дом и стену, которая «все видит, все слышит, но не хочет прийти на помощь. Она могла бы приотвориться и спасти вас. Но нет… Какой угрюмый вид у запертых домов!». Отсюда следует вывод, что утопия «почти всегда… приходит преждевременно. Вот почему благородные передовые отряды человечества встречают в известные периоды такое глубокое равнодушие» (8, 75–77).

Это, однако, не мешает Гюго восхищаться «славными борцами за будущее» и в том случае, когда они не достигают поставленной цели: они «достойны преклонения, даже когда их дело срывается, и, может быть, именно в неудачах особенно сказывается их величие» (8, 78), — заявляет он. Самый словарь, который Гюго употребляет для характеристики баррикады и ее защитников: «ореол героизма», «трагическое величие», «великие разведчики будущего», «жрецы утопии» и т. д., свидетельствует о его благоговении перед этими людьми, беззаветно отдающими революции свои жизни.

* * *

И все же последнее слово романа — не апофеоз баррикадной войны. Роман завершается апофеозом Жана Вальжана.

Два типа положительных героев, соответствующих нравственным критериям Гюго, постоянно возникают и встречаются на протяжении «Отверженных». К одному типу принадлежат активные борцы и революционеры — Анжольрас и его товарищи, из «Общества друзей азбуки», к другому — праведники, руководствующиеся в своей жизни принципами добра и всепрощения. Гаков епископ Мириэль и преобразившийся под его влиянием Жан Вальжан. Писатель не противопоставляет этих персонажей, а делает их союзниками, они у него как бы дополняют друг друга в том неостановимом движении человечества, которое Гюго называет прогрессом и которое настойчиво проповедует. Недаром, упоминая о «подземных разведчиках будущего», как он называет мыслителей и деятелей, подспудно готовящих этот великий прогресс, Гюго воздает должное существам и «райски светлым», и «трагически мрачным», говоря, что всех их объединяет бескорыстное служение человечеству.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное