Виктор и Люда (СИ)

А всё-таки – и это поразительно: Евтушенко в Париже ставил на место зарвавшихся французов с их невнятным Ионеско, ссылаясь на нигде никогда не напечатанные Витины рассказы! И еще ни одной его детской книжки не появилось, а вот же катит из Москвы в Питер кавалькада блестящих черных Волг, в одной из них дочка редактора американского журнала «Look», в других подобострастная свита московских поклонников её наполовину американского происхождения – и катят они из Москвы в Питер, исключительно желая познакомиться с Голявкиным, иметь счастье при случае упомянуть, что ужинали с ним в ресторане гостиницы «Европейская». Правда, с этим ужином тоже не хорошо вышло. Получив приглашение, Витя как-то стушевался, как-то его подавил очень уж шикарный вид приглашавших – ослепительно-белые манжеты из рукавов ослепительно-черных пиджаков, – всё по последней моде, лоск, блеск, манеры – словом стушевался и не помянул ни словом Сашка – дескать, приду с другом. Но не плохой ход придумал.

- Я, - говорит Сашку, - пойду, а ты примерно так через час войди в ресторан, невзначай так, оглядись. Я будто тоже невзначай увижу тебя и крикну: «Прывэт, Сашок!» Они, спросят, кто это, я скажу: «Мой друг», ну, они тебя пригласят к столу. Пожрешь тоже...

За столом в «Астории» однако же, с самого начала всё приняло для Витька странный и весьма неожиданный оборот. Человек восемь лощеных мужиков при манжетах и четыре, в подражание «лукше» нарочито не накрашенных и от того похожих на стайку моли, дамы вдруг все дружно заговорили о родах. Такую странную тему с самого начала задала «лукша», а прочие, в том числе и мужчины, к Витиному удивлению её поддержали. Кто, как рожал, и какие бывают осложнения, и кому доводилось Кесарево сечение делать, дабы избежать разрывов. И так в этой увлекательной беседе, как бы совершенно не придавая значения сидящему за столом писателю, и даже его мнением по поводу Кесарева сечения не интересуясь, целый час провели, произнося тосты и поочередно выпивая за благополучный роды то одной дамы, то другой. Он, правда, и не имел никакого особого мнения по поводу Кесарева сечения – как-то прежде не задумывался, а сейчас все следил за входом, ждал появления Сашка. И Сашек появился. Вошел и так небрежно стал оглядывать зал: нет ли кого знакомого. И тут Витя, своим характерным жестом вздернув руку, на весь зал крикнул: « Прывэт, Сашок!»

Сашек ему тоже помахал, но только на одну секунду за столом возникла пауза. И никто даже не спросил: «Кого это вы приветствуете?», никто не предложил пригласить друга к столу, опять о своем заладили. Такое у них было воспитание. Такая невозмутимость им была свойственна. Такой хороший тон. Витя, от этого хорошего тона обалдел и упустил момент. Сашок потоптался с ноги на ногу и ушел, не солоно хлебавши. И вот тут, хоть и с опозданием, Витя обрел себя. Встал над столом с бокалом в руке. И сразу привлек к себе внимание. Должно быть, они все-таки ждали, что знаменитый писатель, ради которого они покрыли, не задумываясь, восемьсот километров, выскажется, наконец, на интересующую их тему. Он и высказался:

- Вы тут долго говорили, я, вобше, сидел, слушал. Теперь я скажу. Вот какая интэрэсная мысль пришла мне в голову: почему всё-таки ещё ни один человек не родился через жопу?! – опрокинул в себя бокал, развернулся и пошел Сашка догонять.

- Правда, один тип там нашелся, вобше, так гениально мне вслед крикнул: «по-моему, ты именно так и родился...» - Отдал Витя должное находчивому типу.

Опытная, мудрая Вера Панова всем одаренным начинающим писателям давала один совет: пробиваться в официальную литературу через «Детгиз». Чем больше было написано Витей взрослых рассказов, тем меньше оставалось него шансов опубликовать хоть один из них. Чем больше утекало времени, тем круче оно становилось. Жесткие, парадоксальные, эксцентричные, пронзительно оригинальные, движимые непостижимой внезапностью, непредвиденностью восприятия жизни – они уже казались опасными. Гэбуха уже пристально следила за ним. Совет Пановой пришелся ко двору, Витя упаковал свои замечательные рассказы в чемодан и надежно спрятал его. И начали выходить в свет одна за другой книги его рассказов для детей. Его приняли в Союз писателей, а следом потянулась целая череда его беспардонных подражателей. Но подражать можно словам, манере письма, многие даже пытались подражать его способу жить, но прикарманить свойства чужой души, саму натуру не возможно – следом за Голявкиным тянулся поток жиденькой, глуповатой, внешне задиристой, но пустой болтовни. Его книги стояли особняком. Иллюстрировал их он всегда сам. Кто же лучше его мог почувствовать фактуру текста, стилистику материала. В бухгалтерии «Детгиза», пока Витя подписывал платежную ведомость, бухгалтерша вертела в руках только что вышедшую книжку и не уставала удивляться:

- Это вот за эти звездочки по двадцать пять рублей выписано? Да я сама такие могу нарисовать!