Может быть, я сумел бы зажечь в тебе интерес к четвёртой координатной оси Минковского. Это любопытная вещь. Или увлечь тебя трагедией ажурнейшего лоренцовского сооружения – электронной теорией. Или тронуть моими чаяниями и сомнениями. Но чувствую, перо моё не способно на это. Невозможность проверить реакцию читающего затрудняет меня. Я теряюсь и становлюсь неспособным к связному изложению мыслей. А к лирике давно потерял интерес. Звёзды теперь я принимаю лишь как мировые тела, заполняющие замкнутое само на себя пространство. Ничтожную лужу наблюдаю лишь в связи с двадцатистраничным выводом формулы её движения. Печь Мангейма заслонила во мне интерес к простым явлениям. Я согласен целовать только девчонку, способную между двумя поцелуями продифференцировать хотя бы несложное уравнение. А это очень много значит.
Сейчас я живу в обществе семи вечно пьяных, постоянно компрометирующих себя и неразборчивых волокит. Барьером корректности я отгораживаюсь от них. По сути дела, я одинок, но это не то одиночество, которому с наслаждением предаются юные натуры. Я спокоен. С некоторым цинизмом я наблюдаю их жизнь. Может быть, своеобразно я счастлив. Лишь отсутствие Елены тяжело переносится. Но её я скоро увижу. Изумительнейшая девушка!
Сейчас смотрел в кино третий раз «Дети капитана Гранта». Мне доставляет удовольствие это гранёное произведение.
Твои письма хороши. Сообщи мне, пожалуйста, твоё отчество, я опять его забыл.
4 письмо от 23 января 1937 года
В тот день, прогуливаясь без цели по Москве и предаваясь глупым фантазиям, я встретил в метро очень хорошо-вежливого человечка, который с похвальной аккуратностью держал в руке частично обернутую жирную сельдь. Несомненно, он боялся запачкать пассажиров. Его забота была настолько преувеличена, что я невольно рассмеялся и спросил: «Это бомба?» На что получил совершенно удовлетворительный ответ: «Нет, это сельдь». Припоминая эту встречу, я привожу её не в качестве анекдота, способного служить предлогом для назидательного разговора о юморе. Мне просто хочется сообщить, что я прогуливался по Москве без цели.
Традиционная встреча Нового года не состоялась…
Клавки
На этот раз, проезжая через Москву, я не удостоил её даже мимолётным взглядом. Если хочешь, это можно назвать скукой. Я полагаю: это безденежье. Приехав в Горький, оказался человеком секретным, так сказать, фигуры не имеющим, ибо мой приезд был чрезвычайно преждевременным: я не дотянул на практике всего 25 дней. Не скажу, что этот отъезд был мне на великую пользу, но, во всяком случае, в родном городе я почувствовал себя значительно лучше. Вне Горького я всегда на вокзальном положении, а это неприятно. Не могу ничего серьезно делать. Ожидаю. Приехав, считал печь Hirta – утомительная арифметическая задача на 3 тетради моего почерка.
Слушал Бетховена. V симфония. Музыка напоминает мне сосуд: в него можно налить любой напиток; её можно наполнить любым содержанием. Бетховен, вероятно, дал тему борьбы добра и зла. Мы вкладываем тему борьбы революционных и реакционных сил. Я не пытался ничего вкладывать. Я беден. С меня достаточно пустого сосуда. Я любуюсь формой.
Сегодня ночью слушал по радио обвинительное заключение параллельного центра. Низкий цинизм опустошившихся мерзавцев, торгующих своей бывшей родиной, может привести в бешенство. Я говорю «своей бывшей» потому, что считаю, что теперь у них нет родины. Собакам собачья смерть. Аминь.
«Бесприданницу» Островского в кино ставил Протазанов. Умная постановка, интересная игра, изящная операторская работа в стиле салонных фотографий. Но я не о фильме – о женщине. Нина Алисова в роли Ларисы. Изящная безделушка. Любуюсь. Однако не говори «Ага!» и не ищи противоречий с предыдущим письмом. Я любуюсь тенью, если хочешь, с таким же чувством, как упомянутым раннее сосудом. В жизни мимо подобной особы (в Семилуках) прошёл с позевотой. Пусть женщины решают дифференциальные уравнения – это им больше идёт. И полезнее для общества. Видишь, я пекусь об обществе.
«Портрет Дориана Грея» – не литературное произведение, а повод для произнесения остроумных, но сомнительных сентенций.
До чего бездарен автор оперы «Тихий Дон» – тихий мрак.
5 письмо от 17 февраля 1937 года