Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

— Товарищ профессор, простите, — мрачно сказал старпом. — Товарищ капитан, команде можно снять спасательные пояса?

— Да, — сказал Кукуй. — И противогазы тоже.

Экипаж с великим удовольствием стал избавляться от спасательных принадлежностей.

— Одна из наших задач — создать стабильно-лабильную систему, а создать ее можно только через здоровую критику и самокритику…

— Что значит «лабильная»? — спросил капитан.

— Гибкая. Представьте себе, что вы выезжаете в загородный дом отдыха в составе группы незнакомых людей на одни сутки. Теперь представьте, что вы уезжаете в такой же дом отдыха на две недели. И сразу понятно, как необходим принцип добровольности соединения людей в вашей группе…

— Точно! Точно! — сказал Петя Ниточкин. — Я вот раз поехал, и старушка там оказалась. Прямо не старушка, а вундеркинд какой-то…

— А теперь замените дом отдыха Космосом, — продолжал профессор.

Раздался хохот.

В столовую команды гуськом вошли три моряка в химических костюмах и противогазах, нагруженные спецаппаратурой, — точь-в-точь космонавты или марсиане.

Передовой в группе подошел к старпому и глухо, сквозь маску, доложил: «Дозиметрическая группа к выходу в зараженный район по общесудовой тревоге готова! Четвертый помощник капитана Айсберг, то есть Ледышкин!»

— Отставить! — приказал чиф, — Разоблачайтесь и слушайте лекцию!

— Этой старушке, вероятно, надо было находиться в церковном приходе, а не в доме отдыха, — продолжал профессор, — но человек может и не сознавать, какую метку оставила ему на лбу социально-классовая принадлежность…

Здесь опять раздался хохот, т. к. четвертый помощник Гриша Айсберг извлекся из химкостюма, действительно, белый, как айсберг. Другой дозиметрист, едва сняв маску, начал оглушительно чихать. Это был здоровенный курчавый детина.

— Цыган! — крикнули ему из аудитории. — Какую метку оставила тебе на лбу конокрадская принадлежность?

— Распрягайте, хлопцы, конец, — мрачно сказал Цыган и опять чихнул. — Помогите костюм снять, он полный талька… — И опять чихнул.

Экипаж не выдержал и начал скандировать: «Эх, раз! Еще раз!»

— Боцман, почему не протерли костюмы от талька? — спросил Эдуард Львович.

— Откуда я мог знать, что вы на самом отходе общесудовую тревогу играть станете? — вопросил боцман.

— Тихо! — тихо сказал капитан.

И стало тихо.

— Слово нашему доктору, — сказал капитан.

Татьяна Васильевна, которая курила папиросу, спокойно потушила ее о каблук, положила в пепельницу и сказала:

— При хорошем психическом климате производительность труда повышается на двадцать процентов. А, например, плохое настроение человека, занятого на ручном труде, если его грубо и незаслуженно обругает начальник, снижает производительность на шестьдесят процентов. Все наши тесты, анкеты и те-де и те-пе имеют одну цель — чтобы у вас было хорошо на душе, чтобы вам было веселее в дальних плаваниях. У меня все.

Она закончила вовремя, потому что в кают-компанию с грохотом отворилась дверь, и на пороге возникла женщина с двумя детьми.

— Мы в женкомитет жалобу!.. С мужьями попрощаться не… Гришенька, что с тобой сделали?! — заголосила она, увидев Айсберга.

— Муму, не беспокойся! Муму, у нас тревога! — взмолился Гриша.

— Отбой тревоги! — приказал капитан. — Судно — к отходу!

Не тоскливо и не весело, не тягостно и не радостно уходил в очередной рейс «Профессор Угрюмов». Он уходил обыкновенно.

Гриша Айсберг усаживал на самосвал рыдающую Муму и пристраивал детишек поудобнее на своем произведении народного искусства — кладбищенской загородке для бабушки. Муму сквозь рыдания давила супругу на психику, причитая: «…из Лондона кофточку привез — она не лезет… Из Гонолулы брюки с клешем — и ни один портной коротить не взялся… Издеваешься надо мной, что ли?..»

Петя Ниточкин, одетый уже в рабочее платье, кричал что-то с полубака милой особе женского рода, называя ее «Лизавета» и советуя ждать от друга привета. Попутно Петя объяснял Диогену, что мужчины, как существа высшие, должны воздействовать на женщин где только можно…

Традиционные три прощальных гудка встряхнули души. И пограничники вздохнули легко и свободно, покидая посты у борта теплохода…

Профессор Ивов залез в малиновые «Жигули», сдержанно махнул дочери и газанул с причала.

— Поехали! — сказал старый капитан. И не понятно было, о ком он сказал эту старинную и неизменную российскую приговорку: «Лево на борт! Малый вперед!»

Океан штормил.

Фаддей Фаддеич проснулся от тяжелых плюханий волн, взглянул на часы, на репитер компаса, на календарь с земными, сельскими, мирными пейзажами.

Пора было вставать. Фаддей Фаддеич сунул ноги в шлепанцы и прошлепал к сейфу, вынул конверт с крупной пометой «10-й день рейса», сказал попугаю по давней привычке:

— Конвертики, Попка, вытаскивать, вообще-то, твое дело…

— Гут монинг! — чинно ответила птица.