Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

— Хватит дурить, — сказал Сагайло. — Вылезайте. Что, мне вас отсюда, грузовой стрелой тащить?

Но Диоген не слушал капитана. Он был сейчас не Диоген, а Всеволод Михайлович — начинающий, но ученый, одержимый поисками истины.

— А если вы были слишком привязаны друг к другу, слишком полюбили друг друга? И когда появился некто третий, то… Любого вида ревность — осознанная или неосознанная — опасный помощник в нашей тяжелой, ответственной, опасной работе…

Саг-Сагайло взглянул на солнце и сказал:

— Всеволод Михайлович, в этих широтах солнце слабое, и оно не могло успеть напечь вам голову до такого… жидкого состояния.

— Вот и не застите мне солнце. И не мешайте думать, — пробормотал Диоген и весь погрузился в размышления, продолжая бормотать. — Значит, дело и не в экстраверсии одного субъекта и обостренной интроверсии другого? И не в детском неврозе, если предположить, что один был в детстве напуган клоуном, а другой похож на него?.. Нет, здесь тоже нечто есть! Есть!..

Эдуарду Львовичу надоело сидеть на ветру, или он вспомнил, что пора кормить попугая. Во всяком случае, он наглядно показал, что на этом судне является еще капитаном, а не пустым местом.

Он неторопливо встал, опрокинул бочку на бок, дождался, пока Диоген на четвереньках выбрался из нее, затем швырнул бочку за борт и рыкнул:

— Марш на камбуз чистить котлы, искусствовед! А по дороге загляните к своей начальнице и пошлите-ка ее ко мне в каюту!

— Я подчиняюсь только насилию! — сказал Диоген и отправился выполнять приказание.

Капитан Саг-Сагайло кормил Попку.

— По вашему вызову, — сказала Татьяна Васильевна, входя.

Эдуард Львович не обернулся.

— Прошу вас, Татьяна Васильевна, подать мне заявление с просьбой об увольнении по собственному желанию в первом же порту захода, — сказал Эдуард Львович, продолжая кидать Попке кукурузные зерна. — Мне стало известно, что вы тайно изучали мои отношения со штурманом Ниточкиным…

— Вы имеете в виду метод скрытого наблюдения?

— Без него, вероятно, не обойтись в самых разных случаях. Любой начальник сознательно или бессознательно применяет этот метод. Но на него, уважаемая Татьяна Васильевна, надо иметь моральное право. Вы гастролер в море. Вы ничего не знаете ни о нем, ни о людях моря. Вы перепутали морских свинок с моряками.

— Я… мы… мы хотели только одного — помочь вам, облегчить вам работу и жизнь, — сказала Татьяна Васильевна, продолжая стоять у дверей капитанской каюты, кусая губы. — Вы не верите в науку?

— Ваша наука нанесла глубочайшую травму Фаддею Фаддеичу. При помощи вашей науки я расколотил и чуть не погубил судно. И мне надоело философствовать с вами. Нового врача я уже заказал по радио. Будьте любезны взять пробы питьевой воды, подайте заявку о необходимости дератизации. Можете идти.

— Хорошо. Я ухожу. Но знайте, что этой науке я отдала всю жизнь. Ради нее отказалась от семьи, от детей, от…

— Вы двуличная женщина, — безжалостно сказал Саг-Сагайло. — Вы здесь чужая, и вы должны уйти.

— Ну что ж, — сказала Татьяна Васильевна и потушила папиросу о каблук. — Я стану здесь своей.

— Валяйте, — сказал Сагайло равнодушно и посмотрел на часы.

Доктор вышла.

В каюте третьего штурмана стояла на столе бутылка с валерьяной. Оставалось жидкости не много.

Сам Ниточкин лежал на койке в трусах. На груди его лежал белоснежный Жмурик.

Вошел Сагайло. Ниточкин вскочил, сбросив кота на пол.

— Хватит распускать нюни, штурман, — сказал Сагайло. — На карте оказались неточные глубины. В последнем «Извещении мореплавателям» сообщается, что этой банке присвоено мое имя. Выговор, конечно, влепят, но он первый, что ли?

— Ну дают! — заорал Ниточкин. — Вы теперь впечатались в историю человечества навсегда! «Банка капитана Саг-Сагайло» — звучит!

— Эту славу следовало бы разделить между нами поровну, — сказал Сагайло. — Сядь! И штаны надень!

Петя послушно сел и начал натягивать штаны.

— Теперь слушай внимательно! Мы с тобой фи-зи-о-пси-хи-чес-ки несовместимые объекты.

— Есть! — машинально сказал Петя.

— И нас разлучат в приказном порядке.

Петя вздохнул и налил себе в стакан валерьянки.

Сагайло потер грудь с левой стороны и сказал:

— Капни и мне. Сердце что-то начало зашкаливать.

Петя налил. Кот замяукал просяще. Петя капнул ему на пол.

— Ты назначен на новый виновоз. Знаешь к кому?

— Один черт, — вяло махнул рукой Петя.

— К Фаддеичу.

Петя невольно заулыбался и вдруг воскликнул в порыве молодой откровенности:

— Эдуард Львович! Если вам когда-нибудь станет плохо — на земле, на море и в дурацком космосе или черт знает где, — вы только свистните!

— Спасибо, Петр Иванович! — с чувством сказал Сагайло, протягивая Пете руку.

И тут, ошалевший от своей порции, Жмурик взвыл нечеловеческим голосом, подпрыгнул и вцепился Сагайле в брюки. Он повис на капитане, как леопард на слоне.

— Мистика! — сказал Петя, отцепляя кота от капитана.

— Никакой мистики на свете нет! — упрямо сказал Сагайло. — Вы, Петр Иванович, просто налили ему выше нормы!

— Не будем спорить, — пробормотал Ниточкин.