Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

…Я притомился и от всяких воспоминаний, и от старания проявлять наблюдательность, да и просто от долгой пешей прогулки. И устроился перекурить в жидкой тени молоденьких тополей возле палисадника обыкновенного жилого дома. Кто-то играл на втором этаже на пианино. А так очень тихо было и опять пустынно вокруг. Только на противоположной стороне улицы пожилая женщина в лиловой юбке и красной кофте осторожно бродила по газону и собирала лечебную ромашку. И я решил, что памятников хватит. И что я заговорю наконец с живыми людьми. С тем человеком, который вдруг придет и сядет рядом со мной на эту лавочку. И приготовился сидеть долго, но уже через пять минут все случилось, как я хотел.

Пожилой мужчина перешел улицу и сел на мою лавочку.

— У вас есть время, отец? — спросил я.

— Ну?

— Я приезжий. Журналист. А вы здешний?

— Ну.

— И родились тут?

— Нет. Дед с Житомира. Колонист.

— Войну здесь были?

— Ну.

— А по специальности кто?

— Рабочий. По воде.

Я проклял свою бездарность — органически не могу и не умею потрошить людей. Мне надо с ними жить и работать, чтобы что-то в них узнать. Все-таки удалось его разговорить.

Мать была белошвейка, отец — техник на Морском заводе. Сам с 26-го года рабочий на насосной станции. Потом закончил какие-то курсы и работал мастером по водоснабжению. Сейчас на пенсии, но работает по прежнему профилю — и не так скучно жить, и опыт у него большой, а с водой в Кронштадте всегда было самое сложное дело. Жуткое даже было дело с водой. Все питерские нечистоты Нева выносила сюда, а воду брали прямо из Обводного канала — сплошная холера и брюшной тиф. Это бедные люди. А кто побогаче — из водовода, который протянут был по дну залива, но за эту воду надо было платить. При западных ветрах все пили соленую воду. Все это еще отец застал, да и он немного помнит. Теперь мощные фильтры, отстойные емкости и т. д. В войну Ленинград перестал давать энергию насосной станции. Наладили свои дизель-генераторы. А топлива не было. Нашли в гавани полузатопленную старенькую подводную лодку, лазили в нее — мороз, все застывшее, тьма, — ведрами вычерпали соляр из топливных танков. Всю зиму 1941–42 года воду Кронштадту давали — до второго этажа хватало напора. На предприятиях приспосабливали свои центробежные насосики или качали помпами вручную, чтобы поднять воду выше и не дать замерзнуть. Матросы, конечно, помогали. Но 21 сентября 1941 года немцы угодили бомбой в центральную водную магистраль. Насосная станция цела, а магистраль — вдребезги — фонтан. Очень много прямых попаданий в водные магистрали было и потом. Но не в этом самое страшное, а в том, что хлора для дезинфекции воды не хватало. Порцию для пяти тысяч тонн приходилось употреблять для тридцати пяти тысяч. 27 декабря 1941 не смог встать со стула — свалился. (Так точно помнят даты ранений фронтовые солдаты.) Положили в стационар. Брат, рождения 1908 года, погиб на Синявинских болотах…

— А семья ваша здесь была?

— Ну.

Тут из ворот напротив выехал «газик», шофер притормозил, крикнул:

— Рыбкин!

— Ну? — невозмутимо откликнулся мой собеседник.

— Вот те и «ну»! Трубу гну! Поехали!

— Ну?

— Авария!

— А! — Собеседник мой поднялся, кивнул мне, затрусил к «газику» и укатил.

Женщина в лиловой юбке и красной кофте набрала целый передник ромашки и тоже ушла. Опять пустынно стало и тихо. Только в доме на втором этаже кто-то продолжал играть на пианино.

Я отправился дальше, то есть куда глаза глядят.

Саврасовский, пригородный пейзаж, но маленькая речушка называется грохотно — Амазонкой. А за Амазонкой я вскоре оказался на кладбище. Старые, мудрые и спокойные деревья, оставшиеся еще от диких котлинских лесов, разнотравные полянки: в сырых, тенистых уголках могучие папоротники и белые зонтичные цветы…

Царские офицеры и революционеры-подпольщики, Герои Советского Союза и подпоручики от инфантерии, штурмана и капитаны, обошедшие по нескольку раз вокруг света, и очень много безымянных могил.

Я бродил между могил, без дорожек, слепо надеялся: вдруг наткнусь на след Н. Е. Суханова. Когда-то хотел написать рассказ о нем. Друг Желябова, минный офицер, он изготовил те бомбы, которыми был убит Александр Второй. Его казнили где-то здесь. Тело бросили в яму и провели мимо взводы сводного батальона… Сколько лежит здесь погибших под шпицрутенами, померших от холеры и тифа, цинги и обыкновенной голодухи, расстрелянных, повешенных, надорвавших живот на нечеловеческой работе…

Ноги меня уже не держали. В обратный путь решил отправиться автобусом. Ожидал его в крытом автобусном павильончике, рассматривал надписи на стенах и даже потолке. Названия кораблей, инициалы, даты, и часто повторяются загадочные буквы «ДМБ», «ДМБ-76», «ДМБ-80»… Сокращенное название какого-нибудь нового корабля? Были, например, «БТЩ» — базовые тральщики, а что такое «ДМБ»?

Подошли два парня со спиннингами, уселись рядом ожидать автобус. Я спросил про загадочные буквы. Парни посмотрели подозрительно. Объяснили, что это «демобилизация» и год, когда она произойдет. Спросили, кто я такой, если не знаю таких обыкновенных вещей. Пришлось представиться.