Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

И второе, отсюда вытекающее, — надо всегда быть честным перед самим собой, не бояться затрагивать те вопросы, которые больше всего волнуют общество. И делать это не следом за передовицей центральной газеты, а тогда, когда сама жизнь начинает ставить эти вопросы. Проще всего говорить о том, как ты любишь свой народ. Но ведь ни у кого и нет сомнения в этом, только выродки могут не любить свою Родину и свой народ. Надо еще видеть недостатки и беспощадно говорить о них.

Советская культура. 1985. 10 сентября

Последняя книга о море

У ленинградского прозаика Виктора Конецкого в этом году выходит новая книга «Ледовые брызги», часть которой (написанная на обычном для этого автора морском материале) будет опубликована в журнале «Нева». Некоторые вещи из второй, «эссеистской» части печатались в 1986 году — о Сергее Колбасьеве (Знамя. № 7), о Юрии Казакове (Нева. № 4). В этом году у Конецкого выйдет еще книжечка юмористических рассказов любимого героя автора, Петра Ивановича Ниточкина, — в библиотечке «Огонька», а в «Советской России» переиздание книг «Соленый лед», «Среди мифов и рифов», «Морские сны» — в одном томе.

— Что хотелось бы сказать Виктору Конецкому читателям, предваряя выход новой книги?

— Предварять означает уведомить заранее, то есть анонсировать, то есть рекламировать, — не самое для русского литератора благородное занятие. Буду надеяться на врожденную склонность к авантюрам. В конце концов, каждое новое произведение — чистой воды авантюра, ибо знать не знаешь, что из затеи выйдет. Очень часто, работая очередную книгу, вдруг понимаешь, что от растерянности перед сложностью жизни и задачи засунул обе ноги в одну штанину. Опасная позиция, ибо каждая нога настойчиво требует свободы и персональной брючины. И с «Ледовыми брызгами» в очередной раз у меня приключилось такое. И судьба заставила взять длительный тайм-аут, чтобы вытащить одну ногу — лишнюю. Думаю, в результате всех этих манипуляций книга будет еще бессюжетнее, аморфнее и скучнее, нежели другие мои творения. Когда я был моложе, старался поддерживать интерес читателя с помощью юмористических вставок, но оказалось, что юмор — это нечто возрастное. Поглядите даже на титанов — Гоголя, Чехова, Зощенко. С годами юмор уходил и из их жизней, и из книг. Это только у авторов последней страницы «Литгазеты» он плодоносит вечно. А мне нынче пришлось последовать за титанами, и в «Ледовых брызгах» даже оказалось необходимым похоронить старого друга и соавтора Петю Ниточкина. Без него мне в житейском и литературном море голо и одиноко и не с кем посмеяться над своим страхом перед будущим или перед обыкновенной хамшей-парикмахершей. Писать делается все труднее и труднее. Захлестывает желание публицистически орать, бросаться на всяческую несправедливость с кулаками или даже обрезом. И множество писателей сейчас покатятся в обличительство. Пожалуй, может наступить такой момент, что невозможно окажется напечатать обыкновенный настроенческий рассказик с росой и утренней свежестью. И вот именно такой настроенческий рассказик с росой и сиренью превратится в публицистику честного прозаика-художника. Ведь суть и смысл нашей работы не в драке за Байкал или против бормотухи, а в сохранении своей песни.

Да, заскорузла в нас уверенность в том, что наступание на собственное горло, умолчание — необходимы народу. А это — преступление перед народом и историей. Это хилость мысли и страх души, а не величие самоотречения, как считалось во времена Маяковского. Страшна участь Фадеева, который перекренил в политическую публицистику, будучи по природе художником, а не профессиональным политиком.

А попробуйте-ка устоять на ногах, решая для себя вопросы: нужна или нет сейчас литература беллетризованных проблем? Что важнее — сила художественной исповеди или смелость публицистического называния вещей своими именами? Следует ли художнику непосредственно вмешиваться в хозяйственно-экономическое мышление, когда общественное хозяйство достигло такой запредельной степени сложности?