Виктор Муравленко

Прочитав несколько глав из рукописи своего старшего друга, наставника и соседа (откроем маленькую тайну — и будущего родственника), Алексей неожиданно… уснул. Но не потому, что ему было скучно. Напротив, всё было интересно и увлекательно, он даже не предполагал, что биография человека может быть столь яркой, занимательной, насыщенной всевозможными событиями, а главное — познавательной для чтения, словно открывающей какие-то новые горизонты в прошлом, в пространстве и во времени. Будто самый настоящий исторический или, в хорошем смысле, приключенческий роман. Перед ним вставала фигура не только Человека, но очищалась от пыли и грязи целая эпоха великой страны. Как старые, чудом сохраненные кадры черно-белой кинохроники. Это было здорово. Леша так бы и читал дальше, но жара и усталость, а еще и перегрев на солнце взяли свое. И он уснул на диване, положив под голову красную папку. А некоторые страницы, словно оторвавшиеся с дерева листья, упали на пол…

Ему снился сон, похожий на действительность. Он был как бы одновременно в нескольких местах, причем даже в разные временные отрезки. В палящей от зноя кубанской станице Незамаевской, где стоял на берегу обмелевшей речушки Кудаки и смотрел на фонтан нефти, бьющий из первой русской буровой. А возле нее радостно суетились люди, и особенно торжествовал главный из них — инженер в фуражке с кокардой и в черном длиннополом сюртуке нараспашку. И победная радость эта через сто сорок лет летела к нему, он ощущал ее, чувствовал… Он разбирал в Стерч-Картыгане «юнкерсовский» механизм, чистил промасленной тряпицей шестеренки, весело откликаясь на шутки буровиков, с завистью поглядывая на ажурную вышку (которая напоминала ему самую что ни на есть Эйфелеву башню), мечтая покорить ее, одолеть, добраться до самого верха…

В Лок-Батанске за дружескими открытыми лицами его интернациональной бригады ему виделась вся страна, все люди, спаянные одной целью. Они вместе работали, вместе справляли свадьбы, пели прекрасные песни и поднимали тосты за любовь, дружбу и счастье. И счастье это он тоже чувствовал… В раздольном Поволжье он, вцепившись в рычаги до кровавых мозолей на руках, вытягивал лебедкой застрявшие в скважине трубы. Стальные тросы звенели, как натянутая тетива, еще миг — и вся вышка развалилась бы, словно хрупкий карточный домик. Но отступать было нельзя, нужно было только победить. Эти слова он и шептал вслух, как молитву… Проваливаясь в топь, шел к сахалинской сопке, к уже пробуренным на Охе скважинам. А вслед за ним шагали пятнадцатилетние мальчишки, «фабзайцы», похожие на голодных зверьков. Но он знал, что на них можно положиться, не подведут. Не ведал лишь того, что один из них — вон тот, самый шустрый, который впереди, через день будет лежать распластанным у его ног, вмятый в землю. И сухие слезы будут стоять в горле, готовые вырваться, как брызги ледяного ветра…

Сибирь, Тюмень, огромный муравейник перед глазами, зовущий его голос старого ханты, в меховой одежде, расшитой цветными тканями и бисером. Звуки бубна. На ногах ханты — черки, целиком сшитые из камусов, шкур с лап крупного животного; на голове — капюшон малицы с ложной косой, пучками волос, перевитых цветным шнурком. Это — шаман. Голос говорит ему, словно предупреждает, на незнакомом языке: «Тогово илакал, кунаканмэ балдыкал, авдува иргивкэл — бэе тэкэнин окал». Что это — угроза? Нежелание видеть пришельцев на этой древней земле? Нет, шаман настроен вполне миролюбиво, он стар и мудр, понимает, что белый человек пришел не губить землю и недра, не разорять их, а спасти, поднять «черную живую кровь», рада блага всех — и его народа тоже. Слова эти означают другое, смысл их проясняется в сознании без всякого толмачества. Они такие же древние, как библейские заповеди, только из «Иты» местного племени. И означают простые человечные истины: «Очаг свой разожги, ребенка роди, скотину вырасти — корнем человека стань… То, что тебе дается, не жалей для людей, соблюдай обычаи равного дележа со всеми. А Небо теплом своим все соринки земли растит». Звучит бубен все громче и тревожнее, как заклинание, звучит, как набат в человеческом сердце. А голос продолжал говорить, рассказывать:

— Хочешь знать, откуда пошли ханты и манси, общие предки народа Пастэр? Там, где берет начало Обь, жили когда-то два человека, и пошли они на охоту. Наткнулись неожиданно на прекрасную дичь, на лося. Начали его преследовать. У первого человека Пастэр были крылья, он гнался за зверем по воздуху; второй, у которого были только ноги, преследовал его по земле. И хотя он бежал быстро, как птица, все же отставал от лося и крылатого человека. Совсем они его обошли! Но возвращаться он все-таки не хотел, так и бежал дальше за ними. А крылатый человек лося наконец догнал. Попал в него стрелой, но и сам упал рядом, обессиленный. Потом встал, начал осматриваться. Думает: «Свою землю я оставил далеко позади. Что это за земля? Я ее не знаю! Как вернусь домой?» Снял он с лося шкуру, обрезал спинной жир, засунул его в голенище своей обуви.