«Ялта, 24.Х. 1958. Дорогой Борис Леонидович! Сегодня мне передали, что английское радио сообщило о присуждении Вам Нобелевской премии. Я тут же послал Вам приветственную телеграмму. Вы, если не ошибаюсь, пятый русский, удостоенный премии: до Вас были Мечников, Павлов, Семёнов и Бунин — так что Вы в неплохой, как видите, компании.
Однако ситуация с Вашей книгой сейчас такова, что с Вашей стороны было бы просто вызовом принять эту премию. Я знаю, что мои советы для Вас — nihil, и вообще Вы никогда не прощали мне того, что я на 10 лет моложе Вас, но всё же беру на себя смелость сказать Вам, что „игнорировать мнение партии“, даже если Вы считаете его неправильным, в международных условиях настоящего момента равносильно удару по стране, в которой Вы живёте. Прошу Вас верить в моё пусть не очень точное, но хотя бы „точноватое“ политическое чутьё.
Обнимаю Вас дружески. Любящий Вас
Дальше Ивинская прибавляет: «Написав письмо Б<орису> Л<еонидовичу>, Сельвинский не успокоился: вдруг оно останется неизвестным? Тридцатого октября (в других источниках — двадцать восьмого. —
В этом какая-то жестокая воля истории, что человек вспоминается или задерживается в воспоминаниях благодаря такому событию.
Не о Шкловском, конечно, речь. И не о Сельвинском.
О писателе Евгеньеве есть небольшая история у Анатолия Рубинова.
Журналист Рубинов рассказывает про заседание редколлегии в «Литературной газете», у главного редактора которой, Александра Чаковского, был советник — доктор филологических наук, профессор МГУ и член редколлегии газеты Роман Михайлович Самарин: