Виктор Тихонов. Жизнь во имя хоккея

После игры мы ни в какие рестораны не ходили. Всегда дома. Он же уставал после матчей – ну, куда идти-то? Только домой.

Поскольку машины у нас не было, то добирались мы на троллейбусе. От стадиона «Динамо» троллейбус номер 12 шёл прямо до нашего дома на Ленинградском проспекте. Минут десять – и мы на месте.

Дома надо было развесить экипировку, форму, чтоб сохло. Виктор всегда сам – я ему никогда не стирала хоккейную амуницию. Только сам!

В троллейбусе его не узнавали. Узнавать на улицах его стали в Риге. Может, кто-то и узнавал в Москве, но тогда народ себя по-другому вел. Это сейчас могли бы спросить: «Ты Тихонов?».

Он, конечно, был очень хорошим защитником – надёжным. Таким же, каким он был в жизни человеком, – стабильным. Не случайно его и в первую сборную приглашали. Но, к сожалению, в Олимпийских играх в Кортина д’Ампеццо в 1956 году ему участвовать не пришлось, хотя в первоначальном составе сборной он туда поехал. Их вместе с Константином Локтевым отправили домой в последний момент.

Помню, переживал он по этому поводу страшно. Наверное, это так застряло в его памяти, что, уже работая тренером сборной, он страшно мучился, когда приходилось в последний момент кого-то отцеплять. Он раз десять со мной об этом говорил. Не обсуждал, не совета просил, а просто выговаривался. А я ему: «Вить, ну, я ж тебе ничего не могу сказать… Раз уж должен это делать – делай». Очень близко принимал к сердцу.

Они вдвоем с Локтевым вернулись в Москву, а команда потом Олимпиаду с блеском выиграла.

Хотя профессии «хоккеист» тогда не существовало. Руководители утверждали, что хоккеист – это не профессия. Один игрок – пекарь, другой – токарь, третий – слесарь.

Тут, раз уж зашла речь о первом серьёзном поражении Виктора, не могу не сказать об удивительных переплетениях судьбы. Главной фигурой в нашей команде на Олимпиаде был Всеволод Бобров, с которым я так и не была знакома. А вот с его женой, артисткой Театра оперетты Татьяной Саниной, я познакомилась именно тогда. Виктор, вернувшись из расположения сборной, привёз из Италии купленный для неё мужем подарок – очень красивые туфли. Виктор их привёз, и я позвонила Саниной. Договорились о встрече. Бобров и Санина жили на Соколе, в угловом доме, недалеко от нас. Так я познакомилась с этой знаменитой, тогда безусловной примадонной Театра оперетты.

Вернёмся, однако, к Виктору. В тот момент ему было трудно, он вообще тяжело переживал неудачи. Но уже тогда анализировал причины. Ему изначально это было присуще. Записывал что-то. Мне кажется, он с блокнотом вообще не расставался, все наши совместные годы. Свои ошибки он всегда признавал – всегда подмечал, что не так делал. Иногда он и мне об ошибках рассказывал, но я в то время ничего не понимала. Просто его выслушивала и сочувствовала.

Никогда в жизни Виктор не срывал на мне злость из-за поражений, никогда! То есть случалось, конечно – в каких-то других ситуациях, – что я своими шуточками могла его, что называется, «достать», и он начинал злиться, высказывал мне разное… Но – подбирал слова.

Мне кажется, он и на других редко срывался. Мог не любить человека, не уважать, но никогда не скажет ему. Наверное, в игре приходилось выговаривать хоккеистам, но ведь игра – это особое состояние.

И с болельщиками Виктор вел себя точно так же – всегда с уважением и терпением. Всем после матча оставит автографы, сфотографируется. А я стою неподалеку, вся из себя замерзшая. И даже в его письме латвийским болельщикам, которое он опубликовал в 1977 году после ухода в ЦСКА, – даже в этом письме чувствуется ответственное отношение к ним. Такому не научишься, это в человеке или есть, или нет.

Когда он был игроком, никто из болельщиков после матчей его не останавливал. Как бы он ни сыграл – хорошо ли, плохо ли… Но для него это не имело значения, всё должен был сам проанализировать. Придём домой, я быстренько поделаю что-то и – на боковую. А Виктор долго сидел – не мог заснуть после игр. Ещё и ещё раз проигрывал в голове все эпизоды, что-то записывал. Меня всегда поражало, что он помнит, какая игра где проходила, в каком периоде кто забил, кто допустил ошибку, он помнит всё… И только после того, как всё проанализировал, Виктор ложился и быстро засыпал. У него был такой дар.

Записи его хранятся. Целый шкаф – начиная с семидесятых годов. Всё подобрано, всё подшито, всё в альбомах – последние два года жизни ему захотелось привести все записи в порядок. Он, видимо, проживал всё это как бы заново.

Врожденная страсть к анализу помогла ему стать тренером. И к работе тренера он себя внутренне готовил. Уже тогда он вел разговоры не частного, а глобального порядка – сколько в хоккее игроков спилось, сколько погибло.