Виктор Цой. Последний герой современного мифа

Есть три вещи, которые стали базисом моей личности как таковой, фундаментом моего мировоззрения. И этим вещам меня научил именно Цой. Это внутренняя суверенность, честность и доброта. Он поделился со мной своими мыслями и опытом, честно, без самолюбования и дидактических амбиций, – и оказалось, что именно этого мне смертельно не хватало. Как и миллионам других людей. Он был самим собой и прожил короткую жизнь, ослепительную в своей простоте, – и оказалось, что именно такого примера я жаждала. Он нашел свой собственный путь и прошел его до конца, рассказав мне о том, что пережил и что приобрел, – и я поверила ему и пошла за ним. Не только я. Да, каждый перепахивал свое поле, строил свою биографию, делал свои ошибки и переживал свои события, но именно Витины песни и его личный пример стали путеводными маяками, верстовыми столбами на пути каждого из нас.

Можно твердо утверждать, что без него я никогда не стала бы тем человеком, которым стала. Из всего того, что составляет сейчас мою жизнь и меня саму, нет ни единой вещи, которой я не была обязана Вите. Мировоззрение, характер, увлечения, друзья и даже повороты биографии – так или иначе все связано именно с тем, что в 13 лет я обрела Цоя.

Все последние 20 лет я пытаюсь писать о нем. Стихи, песни, даже небольшая повесть для книги поклонников «Дети одного солнца». И каждый раз понимаю, что не могу выразить то, что у меня на душе. Не поддается это внятным описаниям. В «киномании» всегда было нечто, что не лезло ни в какие ворота, не укладывалось ни в какие рамки, схемы и слова. Ни научные исследования, ни многочисленные околорелигиозные измышления не дали даже исчерпывающего определения нашей «болезни». Не говоря уж об объяснении. Главное – неуловимо…

У каждого из нас в груди – незаживающая рана. У кого-то «стаж болезни» уже почти 20 лет, у кого-то 10, кто-то слушает песни Виктора Цоя лишь 2–3 года. Но ему, молодому и зеленому, от трагедии 15.08.90 также больно. «У меня есть рана, но нет бинта». Да. Если за два десятилетия боль не утихла, то придется признать, что это пожизненный диагноз. С этим придется смириться так же, как инвалиду приходится привыкать жить без рук или глаз…

Больше 20 лет нас презрительно клеймят «фанатами» и ставят разные психиатрические диагнозы. За такой солидный срок мы уже притерпелись к идиотским ярлыкам, как к неизбежному злу. А что толку спорить? Как объяснишь посторонним, что творится внутри? Как дать понять, что Цой для нас – боль, сила, свет, дыхание? Как выразить то, что растворилось в крови, проникло в каждую клетку организма, в каждый нерв, в каждый уголок сознания? Мы или молчим, или парируем: «Что с того, мы немного того?» ЕГО словами отругиваемся…

По 100 тысяч раз каждому из нас приходилось слышать «не сотвори себе кумира». Опять отругиваешься. Елки. А как объяснишь? Ведь кумир – это каменный идол. Его не любят – ему кланяются. От него откалывают кусочки на сувениры. Идолом заполняют дыры в сердце, за его счет решают свои проблемы. Идола не любят – им пользуются в корыстных целях. А для нас Цой – ЖИВОЙ! Это близкий, родной человек! И мы не поклоняемся Вите – мы доверяем ему. Мы впитываем его, дышим благодаря ему. Простите, но как из воздуха сделать идола? Воздухом можно только дышать…[980]

И так думают большинство поклонников Виктора Цоя.

Земфира Рамазанова, певица:

Творчество Цоя повлияло на меня в значительной степени. Я увлекалась «КИНО» в самом ранимом подростковом возрасте. И конечно, для меня была огромной личной трагедией катастрофа с Цоем. Думаю, что сейчас Цой музицировал бы, будь он жив. Думаю, ему хватило бы вкуса, такта и таланта, чтобы не впасть в маразм[981].

Можно согласиться со словами Олега Гаркуши, сказанными однажды, что у Цоя были действительно хорошие песни. И сама музыка была очень оригинальна и проста. И хотя подобные мотивы можно встретить и у других исполнителей, но, пожалуй, именно в простоте и доходчивости музыки Цоя ее прелесть. Конечно, особое место в творчестве Виктора занимают его тексты. Искренние слова музыканта – вот основа его песен.

Рашид Нугманов:

Я всегда упоминаю, что я избегаю сослагательных рассуждений, культурологических, философских или мифологических заключений о Викторе. Он близкий мне живой человек, таким и остается в моей памяти, таким и хочется его сохранить. Иначе придется его похоронить и превратить в икону[982].