Виктор Васнецов

Среди первых, кто поздравил Васнецова с успехом, был Василий Дмитриевич Поленов: «Как я ставлю высоко в отношении радостного искусства твой „Каменный век“, я и сказать не умею. На днях тут был Павел Петрович Чистяков, он в восторге от этого произведения: „Васнецов дошел в этой картине до ясновидения, это первая русская картина, с нее должно начинаться русское искусство“. Это верно! В этой картине выражено все будущее развитие человечества, для чего стоит жить!»

Шел 1885 год. У Репина на передвижных выставках были уже «Крестный ход в Курской губернии», «Не ждали», а теперь потрясала реализмом злодейства «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 г.», картина, получившая в народе название более краткое: «Иван Грозный убивает сына».

Васнецов в эти годы на выставках не блистал, перед ним открылся вдруг совершенно иной путь к зрителю. Стены общественных зданий – это не частные коллекции, куда вход только родственникам да приятелям. Впрочем, до общенародного признания было далеко. Неграмотный народ по музеям не ходит, не знает, что это такое – музей, одних его торжественных дверей перепугается.

Простой народ с искусством по-свойски встречался только в церкви, ужасаясь «Страшному суду», умиляясь иконам, но не красоты ради, а степени святости.

Когда перед тобою вся жизнь художника, удивляешься мудрой ее последовательности, словно кто-то и впрямь вел его со ступени на ступень, все выше, выше и под самый купол Владимирского собора.

Адриан Прахов явился в Москву за художниками весной 1885 года. Прежде всего он поехал в Абрамцево.

Васнецов в тот год жил в поленовском доме. Свалив с себя прекрасную обузу «Каменного века», он ходил по Абрамцеву новорожденным. Было недоуменно легко, Виктор Михайлович, посмеиваясь над собою, то и дело повторял, читая на «о» и нараспев:

Оковы тяжкие подут,
Темницы рухнут, и свобода
Вас примет радостно у входа…

Можно было заниматься чем угодно, и он заговорщицки подмигивал птицам, порхавшим с ветки на ветку, я тем большим, что, поднимаясь суматошно с озерной глади, с посвистом рассекали крыльями воздух и уносились неведомо куда… а на самом деле на реку за лесом или на болотце в заливные луга.

Ничуть не завираясь, он говорил за обедом Елизавете Григорьевне:

– Теперь я в две недели могу кончить «Трех богатырей». Илья у меня давно уже найден.

– Вот уж была находочка! – всплеснула руками Александра Владимировна. – Вспомнить страшно.

– Да что же страшного?

– Ну, а как не страшно, когда разбойник в доме?

– Какой же разбойник? Просто большой человек. Измельчал народишко, как кто в груди пошире да ростом поудалей, так и разбойник. – Глаза Виктора Михайловича смеялись.

– Где ж вы нашли своего богатыря? – спросила Елизавета Григорьевна.

– У Крымского моста. Проходил мимо биржи ломовых извозчиков, смотрю, облокотившись па полок, стоит дядя такой величины, что лошади из-за него не видать. Вылитый Илья. Грудь как стена, и на лице спокойствие. Я к нему! Лепечу от радости несуразицу, а он покраснел и отмахивается от меня, как от мухи. Тут я тоже в себя пришел, толково все объяснил, а кругом уж извозчики стоят, слушают. Я на колени готов был стать, так он отнекивался. Извозчики и помогли, всем товариществом его уговорили. Пошел со мной писаться. Так что мой Илья – ломовик Иван Петров.

– Воистину большая картина, – сказала Елизавета Григорьевна.

– Наш Виктор Михайлович русак и богатырь, – улыбнулся Савва Иванович. – Я вот все погляжу, погляжу на его витязя у трех дорог… Не богатырь это безымянный, а наш Виктор Михайлович попризадумался, в какую сторону коня пустить.

– По его характеру одна у него дорога, – сказала Елизавета Григорьевна. – Прямо и только прямо!

– Вот бы знать еще, что в искусстве – прямо! – без улыбки сказал Васнецов. – Было бы сто рук – сто картин писал сразу. А тут надо самому себе черед устанавливать. Напиши «Трех богатырей», а потом выставь «Ивана-царевича на Волке», Стасов тут как тут, скажет – ах, как низко пал Васнецов. И многие ему поддакнут.

Обед подходил к концу. На десерт подали в березовых туесах – производства абрамцевской мастерской – клюкву и бруснику. Поднос, держа над головой, внес… Адриан Викторович.

– Русскими ягодками забавляетесь?

Все повскакали с мест, приветствуя гостя. Накормили его, напоили. Повели показывать церковь. Адриан Викторович после открытия киевских фресок в Софийском соборе, в Кирилловской церкви, в Михайловском монастыре, в церквах Волыни и Чернигова стал первым авторитетом в церковной живописи.

Прахов надолго задержался у васнецовской иконы Богоматери. Сказать ничего не сказал, но посмотрел на Виктора Михайловича каким-то непривычным поглядом, словно рост его вымеривал, да так, чтоб и на полвершка не ошибиться.

Вернулись в комнаты все возбужденные, довольные: Прахов увиденным, Мамонтовы и Васнецовы очень высокой оценкой ученого и внешнему виду храма и его иконам. Здесь за чашечкой желтого китайского чая Адриан Викторович протер лишний раз круглые золотые очки и сказал: