Виктор Васнецов

Преданность вечно была в характере русского люда.
Кто же не предан теперь? Ни одного не найдешь.
Каждый, кто глуп или подл, наверное, предан престолу;
Каждый, кто честен, умен, предан, наверно, суду.

Угадали: Михайлов. Все, да не все. Васнецов о Михайлове только слышал, от того же Красовского.

Стихи, так стихи. Стали декламировать по кругу. Васнецов слушал с удовольствием, стихи забористые, хлесткие.

Общество было весьма либеральное,
Шли разговоры вполне современные,
Повар измыслил меню гениальное,
Вина за ужином были отменные,
Мы говорили о благе людей,
Кушая, впрочем, с большим аппетитом.

Эти стихи Курочкина не без иронии преподнес собравшимся ехидный Трапицын.

Сатирик из «Вятских губернских ведомостей», выразительно поглядывая на семинариста, прочитал из Огарева:

Я не люблю попов, ни наших, ни чужих —
Не в них нуждаются народы.
Попы ли церкви, иль попы свободы —
Все подлецы. Всех к черту! Что нам в них?
Наместо этих иноков бесплодных
Давайте просто нам – людей свободных.

Васнецов вспыхнул, но сказать было нечего. И он сидел, сжимая руки.

– Ваша очередь, – обратилась к нему Мария Егоровна и дружески положила свою руку на его плечо.

Минуту назад Васнецов судорожно перерывал свою память и ничего, кроме Пушкина, вспомнить не мог. И тут осенило: вспомнилось, как дедушка Кибардин однажды прочитал отцу:

Тюрьма мне в честь, не в укоризну;
За дело правое я в ней.
И мне ль стыдиться сих цепей,
Коли ношу их за Отчизну.

Мария Егоровна посмотрела ему в глаза и сказала, улыбаясь:

– А вы, оказывается, совершенно наш.

– Васнецов! – воскликнул Трапицын. – Нарисуй портрет Марии Егоровны. Это ведь грех – не запечатлеть такую красоту!

– Перестаньте, Трапицын! Вы только смущаете милого, скромного человека.

– Человеком он может быть и милым, и скромным, и даже немым, как рыба, но коль он художник, так сам должен просить вас об одолжении позировать ему.

– Я не откажу и даже сама попрошу написать портрет с меня, если Виктор Михайлович не против?

– Я… не знаю, – снова запылал Васнецов. – Это очень непросто. Вернее, это возможно, но скоро никак нельзя. Вы – сложная.

– Да чем же, господи?

– Тем, что красавица! – ввернул словцо Трапицын.

– Нет! Нет! – запротестовал Васнецов. – То есть и это, конечно. Но в лице у Марии Егоровны столько перемен в минуту. Она давеча, когда о попах читали, даже совершенно некрасивая была. От сердитости, а потом, в одно и то же мгновение, гневалась на чтеца и была согласна с ним, меня жалела, что-то наперед решала и решила… Ужасно сложно написать такое лицо.

– А вы рискните! – сказала Мария Егоровна.

– Я бы, может, и рискнул, но ваше лицо прежде чем рисовать, надо знать. Надо много смотреть на него.

Он опять всех насмешил, но Мария Егоровна строго поглядела на своих друзей и сказала:

– А вы бывайте у меня. Они все ходят, смотрят. И вы приходите. И даже тогда, когда их не будет.

– Мне очень даже хочется посмотреть на вас, когда вы будете одни! – сказано было так искренне и простодушно, что съязвить даже у Трапицына язык не повернулся.

Портрет Марии Егоровны Виктор Михайлович написал.

К сожалению, Селенкина – страница в биографии Васнецова если не совсем белая, то все-таки очень скупая, хотя краеведы настойчиво утверждают, что Мария Егоровна – это первая большая любовь Виктора Михайловича. Может, так оно и было, но гадать не станем.

Портрет Селенкиной датируется 1868 годом. Известно, писательница печаталась в разных журналах, и в таком солидном, как «Вестник Европы». В литературной судьбе Марии Егоровны принял участие В. Г. Короленко. Это было уже в восьмидесятых годах, но в ее жизни есть горькая строка, которая, видимо, отразилась, и весьма существенно, на судьбе Васнецова.

Впрочем, об этом в своем месте.

На раннем майском румяном рассвете долетела до спящей Вятки через стены каменные и деревянные, через сны сладкие и тяжкие уж такая звонкоголосая трель, что многим в дреме почудилось: Жар-птица. И всяк вятич проснулся и ждал. Ответили. Да еще как разбойно! От такого посвиста листья с дерев падают. А вот кто-то – тоненько, как лягушонок: «Тру-уу-у! Труууу!»

Свистунья!

Пришла Свистунья в Вятку. Праздник ни в какие календари не записанный, но чтимый всем вятским народом. Веселая память по событию не только невеселому, но и горькому.