Виктор Вавич

— Чокнуться с вами! Ах, дьявол заешь — ведь по-новому, ей-богу, как с начала жить начнем!

Санька тянул кружку старику-профессору. Старик кивал, и не слышно было, что говорил, что-то радостное, лукавое, веселое, хорошее что-нибудь очень говорит и, наверно, хитроумное. Санька не мог протиснуться, он кивал издали, смеялся и пил из кружки как будто общее пиво, залог какой-то, черт его знает, но замечательное, замечательное пиво.

— …и читал лекции в народной аудитории — рабочие сплошь. Хорошо — агитация. А это, знаете, тоже. Нет, нет! Не пустяк! — Седоватый, в крылатке, и шляпу сдвиул на затылок, он тыкал мохнатой папиросой, закуривал, и вдруг сверху, как глашатай:

— Ведь рано или поздно, — услышал Санька знакомый голос, — все равно должно было — безусловно!.. безусловно! капи-ту-ля-ци-я! — Башкин взмахнул шапкой надо всей публикой.

— Ура! — закричали в углу.

— Ура! — крикнул Башкин и махнул шапкой.

— Ура-а! — крикнули все; все глядели весело на Башкина, в блестящие, счастливые глаза.

Он снова махнул шапкой и как будто дернул запал — грохнуло, как выстрел, — ура! — и все ждали третьего раза, глядели на Башкина.

Санька пробирался прочь.

— Дружище, дружище! — ухватил, тряс руку Башкин. — Ох, что я тебе расскажу! Я приду, я тебе все расскажу! — голос с волнением, с радостной тревогой, до слез. Санька отвечал на пожатие, наконец, вырвал руку от Башкина. На улице чуть реял солнечный свет из-за облаков и то раздувался, то снова мерк, и Саньке казалось, что сейчас, сейчас дойдет и с радостным грохотом грянет свет, а Башкин — больной просто с зайчиком каким-то, есть вот в нем, бывает — ой, идут, идут какие-то, с флагом, толпа целая, прямо по мостовой, вон впереди! Санька прибавил шагу. Поют, кажется. Санька заспешил вслед. В это время из-за угла с грохотом веселой россыпью раскатился извозчик, Андрей Степанович молодцом нагнулся на повороте, он махал серой шляпой кому-то на тротуаре, кивал, вскинул волосами и отмашисто посадил шляпу на голову. Вон еще, еще кому-то машет, и бойко гонит извозчик. Вон поравнялся с флагом, встал на пролетке, салютует шляпой.

Санька влетел в гущу народа на Соборной площади, потерял из глаз флаг, не догнал, ничего! Все, все идут туда, к Думе. И на широкой Думской площади черно от народу.

— Го-го! — кричат, вверх смотрят все, вон над часами на гипсовом Нептуне черный человек, маленький какой, около флагштока.

— Ура-а-а! — кричат, и вон красный флаг подымает на флагшток человек. Заело. Гудит толпа — возится человек, и вдруг сразу, рывком, дернулся флаг и завеял важно на самой вышке.

— Аа-а! — гаркнула толпа, и казалось, криком треплет флаг сильней и сильней.

Затихают, кто-то шапкой машет, будто сгоняет крик. Тихо, и слышен издали, с думского главного подъезда, голос — выкрикивает слова. Не понять, что. И руку над головой, в руке листок. И опять выкрикивает.

— …сегодняшнийдень… — только и услыхал Санька. И опять ура! И вдруг вон на памятнике, на цоколе тут, против думского крыльца, снял фуражку, потряс в воздухе. Головы обернулись — как густо вокруг памятника. Человек надел фуражку — студенческая! Батин, Батин! — узнал Санька.

Батин оглядел людей, повернул два раза головой, и стало тихо на миг.

— Товарищи рабочие! — на всю площадь прокатил голосом Батин. — Всему рабочему народу я говорю! Нечего нам кричать ура и нечего радоваться. Царя! И капиталистов! Помещиков! Взяли за глотку — с перепугу царь кинул этот обглодок, — Батин швырнул сверху скомканный листок — гулом ответила толпа. — Рабочему человеку от того — шиш!

И Батин сложил кукиш и тряс им перед собою рукой с засученным рукавом.

— Помещичья! Поповская дума за нас не заступится. За что же кровь проливали! На этом станем, так, значит, продадим революцию!

Уже гул подымался в дальних рядах, и с думского крыльца выкрикивал слова новый голос.

— Ура! — кричали на другом конце площади. И урывками бил воздух спешный голос Батина:

— Городаши притаились! Войско под ружьем! Где-то уже пели «Отречемся от старого», и воем перекатывалось по площади ура — обрывками долетали слова сверху:

— …насильный подарок господам… нашей шкурой заплатим… — и уж видно было, как раскрывал рот Батин, как тряс кулаком, и едва расслышал Санька — … не кончено!..

И вдруг среди толпы поднялся флаг, все задвигались, зашатались головы, и толпа густо потекла с площади за флагом на главную улицу. Из высокого окна гостиницы сверху медным тонким звуком играл марсельезу корнет-а-пистон. Впереди толпы шел, размахивал шапкой и что-то кричал Санькин портной Соловейчик. «Пятьдесят семь рублей должен», — вспомнил Санька, — но портной так размахивал руками, — «увидит, не вспомнит», — думал Санька. С балкона какая-то барышня махала цветным шарфом, и цветистой змеей вился над самыми головами, — били в ладоши. Вон, вон штыки над толпой. Качаются, — это солдаты.

— Ура! — все кричат солдатам ура. Какой-то гимназист закинул красную ленту на штык заднему солдату. Солдаты конфузно улыбаются — это караул из банка — ура!