Виктор Вавич

Санька уж подходил к углу — четыре раза ступить, и не в ухо, во все тело сразу ударил крик оттуда, из-за угла, рык с кровью в глотках, и оступилась нога. И вдруг топот дробный за углом, и вылетел человек без шапки, и глаза, как вставленные, одним мигом его видел Санька, и следом вразброд, кучей топали, свистели, пронеслись. Санька отвернулся и быстро шагнул дальше, дальше, за угол. Бросают что-то с балкона, валят кучами и внизу ревут, скачут — чего это скачут на одной ноге? Это брюки валят из «готового платья» — надевают брюки, скачут. И вдруг глаза упали вбок, на край тротуара — человек лежит, туей вмяк в камни. Искал лица — из кровавого кома торчали волосы — борода, и вон белая ладонь из лоскутьев. У Саньки глаза хотели втянуться назад, в голову, пятились и не могли отойти от крови. Идет какой-то, шатается, раскорячился, тугие ноги: штанов много, и вдруг стал над этим. Санька видел, как мигом вздернула лицо ярость.

— А, жидовская морда! Жидера, твою в кровь — веру, — и железной трубой с двух рук с размаху ударил в кровавое мясо, где была голова, и молотил, и брызгало красное, вздрагивало тело. — У! Твою в смерть…

Санька глядел, куда, куда выйти, и рука вздрагивала под подбородком, где держал воротник.

— Стой, где ты такой достал, т-твою в петуха!

Кто-то дернул сзади за локоть. Санька не оглянулся, высвободил руку и шел, шел наискосок, вон, туда, в улицу, вон с Круглого базара, и ноги спешили большими шагами. Нет! затор, не пролезть — кучей у магазина, машут, орут — ух, рев какой! — в разбитое окно прут. Санька выворачивался из толпы, горячим потом сперло вокруг, и рядом кричал хрипло в ухо:

— Уй, угара! Поклал жиденят у корыто, толчет прямо, ей-бога, у капусту — двоих.

— Трох! Ой, и работа ж! Толкеть! Толкеть! — заорал впереди, и вдруг все зашатались, кричат сверху — свист, и все шарахнулись. Санька побежал, и следом за ним черное махнуло в воздухе. Санька успел увидеть пианино, и грохнуло сзади, как взрыв, и неистовый крик и свист в толпе, и сразу треск и стекольный всхлип пошел по площади.

«Не бежать, не бежать, — твердил себе Санька, — только не бежать и скорей вон», — и борода из кровавого мяса торчала и шаталась тут, как полоса через глаза, и вот в пустой, совсем пустой улице, и по свободному тротуару шагают ноги, и все быстрей и быстрей, и рука прилипла под воротом, как приклеенная. Кто это? Кто они? — из-за угла, навстречу. Студенты? Ну да! Сумасшедшие! У Саньки нога уже дернула вбок, на другую сторону. Идут быстро, гуськом, по двое, по трое. Санька стал в сторону — красные лица какие — вон впереди в расстегнутой шинели, всеми глазами смотрит вперед — и револьвер, огромный револьвер вниз опустил в руке, чуть не до пола.

И Санька крикнул:

— Рыбаков!

И студент глянул — очень похож, как будто снят с Рыбакова, но красный и глаза… И Рыбаков мотнул головой назад, а глаза все те же — выставлены вперед.

— Там казаки у городского сада, — говорил Санька и не слышал своего голоса — горло само хрипело и слова сухие чиркали по воздуху. Санька шел со студентами, все молчали, шли туда, откуда свернул Санька.

Все красные, будто не идут, а суются ногами. Свернули, и как ветром, дунуло из улицы навстречу треском кромешным, свистом, ревом, дребезгом. Рыбаков пошел, пошел, вобрал голову в поднятый ворот, через улицу, наискосок. Вон уж видно — машется все, ревет как полымя, и студенты гуськом за Рыбаковым косой линией через улицу, и вон поднял руку Рыбаков, сейчас выстрелит. Готово! Дымок дунул из револьвера — не слышно выстрела за ревом — и все, все пошли палить — прямо в толпу, в орево, в треск. И как ничего — все круче будто завертелось.

«Гух!» — с балкона грохнуло тяжелое. Еще, еще валят. Увидали! Увидали студентов — кинулось несколько, бегут. И дымки, дымки — упали двое — и вдруг другой голос пошел от толпы — бросятся? Санька стоял, как приклеился к мостовой. Часто, дробно — слышно, как щелкают выстрелы, уж покрыли рев, поверх крика бьют, и завыло, заголосило тонко, и уже нет впереди никого. Санька перевел дух — нет, бежит Рыбаков вперед, к углу, к площади, и студенты. Вон стал один — тычет рукой, заряжает, и вон Рыбаков уж за углом, и Санька двинулся и вдруг побежал туда за угол. Рыбаков под балконом, на обломках, на досках. Санька не понял, что делает он, толкнул с разбега Рыбакова, он полетел, скатился с рухляди и сзади крикнуло и разорвалось осколками зеркало. Рыбаков вскочил, озирался и вдруг крик хриплый — «казаки» — и вон по площади, из проулка, не могут по лому вскачь.

«Назад!» — Рыбаков взмахнул рукой и в тот же миг грохнули выстрелы — громом рвались, рассыпались в домах. Рыбаков махал рукой назад, — студенты бегом гнали в улицу, за угол, направо, — какие-то прохожие, ворохи шапок в руках, Санька плохо видел их. Теперь налево, — студенты прятали на ходу револьверы, — руку за борт, в пазуху. Что это? У Рыбакова, у Рыбакова! Голубой околыш черный весь сзади — кровь! Ничего — идет, широко идет впереди. Слышно сзади в той улице подковы по мостовой, — бегом! за угол — Соборная площадь — вразброд всякие ходят.