Виктор Вавич

Башкин забывался на время и сквозь сон слышал, как поворачивался глазок, чуял свет сквозь закрытые веки, но глаз не открывал. Он слышал, как отворяли в коридоре камеры, и вот прошли мимо его дверей, не взглянув. Начался другой день. Башкин не мог больше сидеть — судорога сводила ноги. Он попробовал встать и упал тут же около табурета. Больно упал на пол, ноги не слушались, плясали свое ломкие пружины.

«Вошли! вошли! свет!»

И те же двое, что раздевали Башкина, подошли, и старший приказал:

— Одевайся!

Младший бросил на стол одежду, Башкин не мог встать, он на коленях подполз к столу. Он, сидя на полу, натягивал чужие липкие, заношенные брюки на голое тело.

— Вешаться, мазурик, — говорил старший сверху, — в петлю не терпится? Справят, справят за казенный счет пеньковую.

Башкин не понимал слов, его дергало звяканье ключей. Кое-как натянул он грязную казенную рубаху.

— Вставай, — ткнул старший коленком в плечо, — расселся. — Он дернул его под мышку. Башкин, шатаясь, встал. Брюки были чуть ниже колен. Худые волосатые ноги торчали из брюк, как на позор. Рыжий пиджачишко был мал, и рукава по локоть. Но Башкин не думал об этом. Он обтягивал трясущимися руками полы пиджака. Надзиратель толкал ногой по полу ботинки. Башкин боялся нагнуться и плюхнул на табурет.

— Пошел! — скомандовал старший.

Башкин еще не успел натянуть второй ботинок. Надзиратель толкал его, и Башкин, хромая, в полунадетом ботинке, пошел из камеры. Опять рука сзади толкает в поясницу. Вот втоптался ботинок. Башкин неверно шагал, хлябали на ногах огромные ботинки. Он тянулся по перилам на лестницу, в голове мутилось. Другой коридор, не тот. «Не к офицеру», — только подумал Башкин, и ноги совсем стали подкашиваться. Служитель сзади поддерживал его. Башкина посадили в коридоре, в полутемном, но с паркетом, скользким полом. Он прислонился к стенке и закрыл глаза. И вдруг мягкий звон шпор. Башкин встрепенулся: мимо шел офицер, его офицер. Башкин наклонился вперед, хотел встать.

— Гадости мне устраиваете, гнусности делаете? Пеняйте на себя, — сказал вполголоса офицер. Секунду постоял и прошел дальше. Он размахивал на ходу листом бумаги, будто обмахивался веером.

У Башкина громко билось сердце, он чувствовал, как оно широко стучит без его воли, само, как чужое в его груди.

Жандарм подошел:

— На допрос!

Башкин не мог шевельнуться, только сердце в ответ само прибавило ходу и заработало сильней.

Башкина под руки ввели в двери.

Стол весь в зеленом сукне, и за столом седой, благовидный полковник. Он глянул на Башкина с упреком и недружелюбно.

Поодаль сидел его, Башкина, офицер. Он холодно глядел вбок и барабанил пальцами по бумаге.

— Что, стоять не можете? — сказал вполголоса и презрительно полковник.

Офицер покосил глаза на Башкина и снова забарабанил и отвернулся.

— Дай стул! — скомандовал полковник. — Пусть сидит. Жандарм усадил Башкина против полковника на шаг от стола.

— Сту-паай… — медленно промямлил полковник, глядя на стол в бумаги. Жандарм вышел.

— Как звать? — вдруг вскинулся на Башкина полковник.

— Башкин Семен, — срывался голосом Башкин.

— Это, что повешенье разыгрывал? — спросил полковник.

— Так точно, — в голосе офицера были и обида и сожаление.

— Хорош голубчик! — И полковник секунды три водил по Башкину глазами.

Однако допроса избежать не удалось.

— Звание?

— Мещанин, — еле переводя дух, сказал Башкин. Он стыдился всегда, что он мещанин, но сейчас он чувствовал себя совсем, совсем голым, и было все равно. — Мещанин города Елисаветграда.

— Лет?

— Двадцать семь, — выдохнул Башкин.

— Чем занимались? — строго спросил полковник. Башкин громко дышал, грудь качала воздух, и стукало, стукало сердце.

— Не знаете? Или не помните? Офицер что-то писал на листе.

— Выпейте воды, — приказал полковник. Офицер позвонил.

— Дай воды! — крикнул он жандарму в двери. Башкин не мог проглотить сразу глоток воды, он давился водой, держал ее во рту. Стакан барабанил об зубы.

— Скорее! — сказал полковник, — Ну-с, так чем же вы занимались?

— Уроками… частными, — сказал Башкин. Вода его освежила.

— Что ж вы преподавали?

— Все, все, — замотал головой Башкин.

— То есть как это все? — ухмыльнулся полковник. — Решительно все? Анархическое учение, например?

— Нет, нет, не это! — и Башкин замотал головой на слабой, тряской шее. — Нет, нет… — Башкин постарался даже улыбнуться насмешливо.

— А откуда мы знаем, что нет? Вот вы говорите: «нет». Но ведь это же не довод. «Нет» — этак можно и убить, а потом отнекиваться.

— Спросите моих… моих учеников — алгебру, простую алгебру, русский, латинский. Вы спросите.

— А молчать вы их учили? — спросил полковник. Он поставил локоть на стол, подпер бороду и прищурил глаза на Башкина.

— To есть как молчать? Болтать всякую ерунду… не давал… нет, болтать — нет, нет.

— Ну, так нам их и спрашивать нечего: молчать, значит, они умеют…

— Я не про то! Господи! Я ж не то… — Башкин даже поднялся на стуле. Он не мог говорить, он дышал невпопад. Он схватил недопитый стакан и стал громко глотать.

— Выпейте, выпейте, не мешает, — зло, с насмешкой, сказал полковник. Офицер писал.