Виктор Вавич

— Чудак! — сказал Карнаух и сбоку глянул на Саньку. — Когда же, к черту, мне послать, — я ж весь день в заводе. Посылать — так только тебе, а больше некому. Адрес я ж сказал: учителю Головченко. А он уж Алешке передаст. Это можно сказать, что прямо как ему… А у нас тут замутилося — у-ух! — Карнаух весело мигнул Саньке.

Но Санька все хмуро глядел в пол и сосал папиросу, как дело делал.

— Ничего не слыхал? — спросил опять Карнаух и загнул голову набок, искоса глядел на Саньку.

— Нет, — сказал Санька.

— Да ты что дикобразом таким? — серьезно сказал Карнаух. — Что деньги достал — сердишься? Так забирай, ну их к лешему, — и сунул пачку по столу к Саньке. — Обойдемся.

— Да нет. Не то, — сказал Санька и не знал, что соврать, и сказал, чтоб сказать скорее: — Да не везет, — и выругался.

— А что, брат? — Карнаух подсел к нему на кровать. — Не с бабой ли? — И участливо заглянул в глаза.

— С бабой, — мотнул головой Санька. И обрадовался, что так хорошо прошло, так натурально.

— Брось! Тебе-то не везет! Фьу, брат: такому парню? У всякой бабы повезет, и никто не перебьет, дуй смело. А тут у нас, понимаешь, — де-лов! Ма-ту-шки! Шпиков — до чертовой матери. Котельщики стали — не удержать, никакая сила. Бастуем — и край. Коли нас не поддерживаете — плюем. Там их подзудили, — Карнаух хитро мигнул.

Санька глянул на него.

— Понимаешь? Не без наших, — шепотом сказал Карнаух. — Там, говорят, провокация. Говорят, их одних-то сомнут, дураков, порастаскают и страха зададут до новых веников. А это им просто зло, что не они это сделали, то-то. А нам плевать. Пусть дело пойдет, — я тебе верное слово говорю: весь завод станет. И надо, чтоб стал. — Карнаух говорил громче и громче. — Надо, чтоб стал! Они, черт маме ихней, силы копят, — говорил Карнаух, смеясь, — они, сволочи, деньги копят, места теплые обсиживают. Я ведь сам знаю, я не человек, пока мне по морде не дали. Верное слово: я всех боюсь. А дай мне в рыло — я на штык полез. И не тряхнешь ты этого болота. А бахнул палкой — и жабы заквакали.

Карнаух уж стоял перед Санькой и «бахал» рукой в воздухе.

— Организация! — смеялся Карнаух. — Какая может расти организация, когда случаев нет? Случаи должны быть. А как случай получился, как взяли тебя в кольцо, тебя обжимают, — да не как-нибудь там: одному рубль двадцать, а другому два шесть гривен. А чтоб всем одинаково, всем одна расценка… в морду прикладом, — вот тогда все мы одни. Я тебе говорю: Алешка тут будет и все, брат, тут будет. Все на свете! Дым будет стоять, — и Карнаух обвел целое облако рукой.

Санька плохо понимал, что говорил Карнаух, но от слов шел жуткий звон. Веселил и холодил холодком под грудью.

— Чай будем пить? — спросил Карнаух. — Или нет! Иди, пока не больно поздно, а то потом, пусто как станет, будешь у шпиков на самой мушке и возьмут на заметку.

Санька поднялся, сгреб деньги в карман.

— Так значит: Унтиловка! — говорил шепотом Карнаух. — Получить учителю Федору Ивановичу Головченке. И больше ничего. И напиши, как я сказал: «У Мани сын, поздравляю». И через три дня Алешка здесь.

И Карнаух ударил Саньку в ладонь, пожал, прощаясь.

Спокойный воздух стоял стойко. Звезды звонко пошевеливались в черном небе, и в мутной белизне пропадал конец улицы. Редкие люди перепархивали через улицу черной тенью, махали на рыси полами. Санька бойко шагал по мосткам. И, как в гулком ящике, ухали его шаги под мостками. Ночь встала, поднялась, как приготовилась. Санька набирал всей грудью снежный воздух, и тот холодок под грудью, что остался от Карнауха речей, от того, что дым пойдет, — холодок этот поднимал сердце. Будет под небом этим: должно быть. И казалось, что, как в театре, поднялся занавес, все устроено и замер последний звук, и надо начинать. Сейчас начинать. «И если кровь, — подумалось Саньке, — так вот, на чистый снег, на белый, и под торжественным небом. И хоть сейчас умереть и лечь навзничь — лицом в звезды». И он глянул в небо, и вон две звезды рядом как взглянули. Как глаза. И вспомнилась лестница, и ее преданный и чуть строгий взгляд. И Саньке хотелось убитым лежать на снегу, а чтоб она взглянула. Ранили чтоб прямо в сердце, вот сюда, и Санька осторожно поднял руку и прижал к груди. И как ответ живой — кольнула булавка. Как самое ясное, как самое верное «да».

— А к чертовой матери, — сказал Санька вслух, — не забыть бы дело: Унтиловка, Головченко, Федору.

Санька шагнул с мостков и побежал догонять конку. Он, запыхавшись, сел на лавку, а вокруг выл, скрежетал мерзлым железом хлипкий кузов вагона.

В углу у дверей чинно сидел молодой квартальный в новенькой шинели.

— С рубля не будет! Как хотите! — мотал головой кондуктор. — Только вот сдал. — Кондуктор орал, чтоб было слышно.

А Санька держал перед собой серебряный рубль.

Квартальный привскочил, он шагнул к Саньке и звонким, вежливым голосом сказал через вой вагона: