Виктор Вавич

- А вам, господин студент, зачем? Не давайте, он вчера знал! А! Исторический документ - можно! Дайте ему. - Смеется. Потом наклонился к Саньке: - А что? Будут права? Да? Вам же известно.

Санька мотал головой:

- Да! да! Все будет.

Откуда-то сверху из окна слышно было, как сильно играл рояль марсельезу. Кто-то затянул, как попало, не в лад:

12

Никто не поддержал, и голоса весело бились в улице. Саньке вспомнился гимназический коридор перед роспуском, нет, бурливее взмывала нота, и все сильней, сильней. И не разгоняют! Санька вдруг вспомнил - ни одного ведь городового не встретил, и здесь, у почты, нет.

Два листка ухватил Санька, чтоб не возиться, какая тут сдача!

"Ушла или застану?" - думал Санька, размахивал на ходу листками. Санька чуть не пробежал лестницей выше, и вдруг сама открылась дверь.

- Да я с балкона видела! Бежит, как оглашенный, листками машет.

Танечка стояла, придерживала на груди черный с красным капот.

- Танечка! - Он хотел с разгону радости поцеловать Таню, но Таня отодвинулась.

- Видала? Видала? - Санька тряс листками.

- Да что? Что?

- Конституция!

- Фу, я думала, хоть царя убили, - Таня нахмурилась.

- Ни одного городового! - и Санька отмахнул рукой, как скосил.

- А что? 13 - И Таня прошла в гостиную.

- Ведь свобода же! - говорил Санька из прихожей и видел, как Таня отодвинула занавеску и стала что-то внимательно поправлять в цветах.

Санька не знал, что говорить, все покатилось вниз и летело быстрым вальком с горы, без шуму, и он хотел задержать, задержать скорей и не знал: чем, каким словом или сделать что? И сейчас закатится за какую-то зазубрину, и тогда надолго, навсегда.

- Таня! - сказал Санька в гостиную. Таня стояла спиной, нагнулась к цветам. "Еще хуже, - думал Санька. - Пойти? Не окликнет, наверно, не окликнет, и значит потом уж никогда. Что же я сделал такого?"

Он вдруг в отчаянии затопал ногами по паркету в шинели и в шапке, отдернул занавес.

- Таня, ну простите, ну чего ты? - и он взял ее за локоть. Таня увернула руку. Еще что-то ковырнула в цветах, вдруг выпрямилась.

- В комнату не входят в пальто и в шапке, - и глядела строго в глаза, и будто последние слова говорит при расставании, - подите снимите.

Санька пошел, и хотелось разбить каблуками паркет. Он начал стягивать шинель и вдруг быстро натянул рукав обратно, крутнул замок и выскочил на лестницу.

- Ну и к черту, и к черту, и к черту. - Санька повторял это, гвоздил слова и бежал со всех ног через две ступеньки, вон из парадной и налево - угол ближе, свернуть скорей, чтоб не оглянуться на балкон, ни за что не оглянуться. И только минуту Санька не слышал улицы, он еще не свернул за угол, как вошел в уши голос, весь город в голосе, и вот, кажется, здесь он начинается высоким холмом и растекается вдоль повсюду и опять и опять прибывает, будто прорвало землю, и бурлит взлетом голос, и всех тормошит, дергает радость. Вон у "Тихого кабака" у немецкого в дверях толчея. Санька протолпился, у стойки хозяин улыбается и, как подарок, подает каждому кружку, никто не сидит, все стоят, говорят, и вон целуются, ух, как целуются, будто помирились только что, и слезы на глазах.

- ...и мы, и мы терпели, - и кружку к бороде прижал господин какой-то, - и жертвовали, чем могли. Да ведь меня с четвертого курса поперли... и чем мог, всем, чем... - и он вдруг схватил свободной рукой почтового чиновника, потянул к себе. - Дождались! Господи!

Кто-то махал Саньке поднятой кружкой, низенький, из кучки людей - профессор, старичок мой! Санька с кружкой тискался к нему, проливал на соседей, а все только чокались по дороге, кивали мокрыми усами и все: "Дождались! Слушайте! Замечательно? Ведь это черт его теперь, что у нас будет!"

- Ну, понимаете, я дальше, - слышал Санька веселый бас, - и дальше ни одного, как вымерли городовые, глазам своим...

- Чокнуться с вами! Ах, дьявол заешь - ведь по-новому, ей-богу, как с начала жить начнем!

Санька тянул кружку старику-профессору. Старик кивал, и не слышно было, что говорил, что-то радостное, лукавое, веселое, хорошее что-нибудь очень говорит и, наверно, хитроумное. Санька не мог протиснуться, он кивал издали, смеялся и пил из кружки как будто общее пиво, залог какой-то, черт его знает, но замечательное, замечательное пиво.

- ...и читал лекции в народной аудитории - рабочие сплошь. Хорошо - агитация. А это, знаете, тоже. Нет, нет! Не пустяк! - Седоватый, в крылатке, и шляпу сдви��ул на затылок, он тыкал мохнатой папиросой, закуривал, и вдруг сверху, как глашатай:

- Ведь рано или поздно, - услышал Санька знакомый голос, - все равно должно было - безусловно!.. безусловно! капи-ту-ля-ци-я! - Башкин взмахнул шапкой надо всей публикой.

- Ура! - закричали в углу.

- Ура! - крикнул Башкин и махнул шапкой.

- Ура-а! - крикнули все; все глядели весело на Башкина, в блестящие, счастливые глаза.