Виктор Вавич

В два часа ночи Санька, уже в студенческой форме, тыкал ключом в парадную дверь, не попадал, пошатывался - очень кстати и шатает, как из кабака приплелся, - Санька оглядывал улицу, пока вертел ключом. Ночной сторож мирно шагал по пустой мостовой. Сторож поровнялся, взглянул, повернул назад.

- Что, дождя завтра не будет? - спросил, не выдержал Санька. Сторож запрокинул голову:

- Не, не должно.

Санька пошатывался по-пьяному на пустой темной лестнице. Пошатывался и дома, один у себя в комнате. Он стал раздеваться, вдруг пошел без сапог в столовую, отпер тихонько буфет, нащупал графинчик. Рука прыгала, когда Санька пил из горлышка. Скорее, скорее. Он выпил все и не чуял водки, шло как вода. Санька лег, не снимая брюк. Потом вскочил. Вынул из брюк браунинг. Огляделся в полутьме. Подошел на цыпочках к шкафу, заложил руку с браунингом на шкаф, подержал секунду, снял. Оглядывал комнату. Сунул браунинг под подушку, разделся и лег. Он положил голову на подушку и вдруг ясно услышал тот самый тонкий, пронзительный свист. Он отдернул ухо от подушки. Кровать опять скрипнула.

Утром Санька, не пивши чаю, прямо из своей комнаты пошел в университет. Санька никогда так не вглядывался в лица - прямо вцеплялся глазами, и хотелось вмиг, одним рывком, ободрать физиономию, узнать - кто? Не шпик? Моментами казалось в людской густоте, что шпики, шпики, как мухи, стаей вьются уже сзади, кругом. Санька замедлял шаг, отходил к витринам. В университете Санька насвистывал повеселее в лаборатории, разговаривал, много разговаривал, и с теми, кого не любил.

"Нет, все же обыкновенно", - и Санька поддавал веселости. Но время шло толчками. Саньке казалось, что уж три, но, наверно, нет двенадцати. Санька выскочил из университета. Но в разгоне веселости прошел два квартала. "Это кажется только, что за мной идут", - но ноги поддавали быстрей, и Санька не оглядывался. На половине лестницы к Ржевским Санька остановился. Прождал минуту - никого.

Танечка завтракала с отцом. Сидела хозяйкой, и Санька не понял, отчего одно Танечкино лицо светит за столом, светит, как в сиянии. Танечка поднялась и незаметно поправила рукой воротничок - это был "цвет", и его первый раз Санька видел на Тане.

Ржевский радушно улыбался, выдернул салфетку из-за борта, здоровался:

- Вот кстати! Садитесь, - он отодвинул стул и давил грушу звонка. - Да чего ж она! Заснула? - и он быстрыми шажками вышел из комнаты.

- Танечка, - выдохнул Санька всем вздохом, - знаешь, мне надо...

Таня глядела в глаза, на секунду затаила дух и вдруг замахала рукой:

- Не говори, милый, не говори никому, и мне не говори. Слышишь?

В это время вошел Ржевский, горничная быстро топала сзади.

- Что же ты прибор-то! Хозяйка! - говорил Ржевский. - Читали нынче в "экстренном"-то! - Ржевский садился, глядел на Саньку.

- Я хозяйка, - сказала Танечка, - и не хочу ни об "экстренном", ни о какой политике, - и Таня стукнула ножом по тарелке, - о веселом, пожалуйста.

Санька заметил, как Танечка поглядывает, как он ест. Четыре надломленных куска хлеба лежали у Саньки под рукой на скатерти.

""Экстренное", значит, знает весь город, каждый человек", - думал Санька. И не замечал, что ел.

"287940"

- НЮХ! Ты мне не ври! Нюх! - кричал Грачек. - Нюхни - вот. - И Грачек сунул красный костлявый кулак прямо в нос Вавичу. Вавич попятился. Они одни были в кабинете Грачека.

- Ты говори, какие у тебя нитки были? Ну? Показалось? А вот тебе небо с овчинку, может, покажется. Знаешь? Грачек прошел к окну, не глядел на Вавича.

- А револьвер его ты зачем к полицмейстеру отнес, а не сразу сюда? Финтики? А может, ты врешь, что номер 287940.

Вавич молчал и глядел то в пол, то с темной злостью взглядывал на Грачека. Грачек смотрел в стену.

- Ну так как же?

- Шел за ним до постового... - Виктор поворачивал головой.

- Слышал. Схватил сзади за руки, ногой упер в зад. Постовой обшарил, и вот браунинг! В кармане, через шинель? - бубнил в стену Грачек. - Унюхал? Что у меня в кармане? Ну? - Грачек хлопнул рукой по шинели. - Гадалка! А кто там еще обшаривал? Никто? Врешь. Знаю. Стой здесь.

Грачек шаркал ногами, вышел. И Виктор слышал, как сказал за дверями:

- Не выпускать! Не входить!

"Пусть, сволочь! - шептал Виктор.- Я самому Миллеру скажу". - И для бодрости громко зашагал по кабинету. Вдруг дверь скрипнула, и голова Сеньковского.

- Дурак ты! - громким шепотом говорил Сеньковский, он поминутно оглядывался. - Ведь этот старик-то, староста из Петропавловской, сидит у нас в приемной, - Сеньковский оглянулся и заговорил быстрее, - говорит, видел его на Слободке, на колокольню лазал, платы, говорит, планты... а и ты! - Сеньковский высунул язык и вдруг спрятал голову, прикрыл легонько дверь. - Если номер верный, - вдруг снова всунулся Сеньковский, - ты лучше по-хорошему, - и он мигом захлопнул дверь.