Виктория

Она спустилась на живописную, похожую на своды храма, природную площадку, высокие деревья шумно раскачивали кронами на головокружительной высоте. Вика запрокинула голову и вдруг подумала, что Матрена уже никогда не увидит этой красоты, никогда не услышит этой золотой листвы, никогда уже не обретет счастья присутствия на этой земле.

Это и есть горе - когда всем своим существом ощущаешь невозможность счастья для себя или для другого человека.

Она решила не рисковать и зайти к дому Каменских с огорода. Как такового огорода Софья Евгеньевна не держала, но сейчас весь участочек ее бал заполнен астрами и хризантемами.

Она подобрала ветку и постучала в окно Аси. Через некоторое время в окне показался Павел Павлович, и это удивило Вику. Она подсунула руки подмышки, только теперь ощутив утреннюю пробирающую свежесть, пошла к веранде, но услышала, как открывается то самое окно. Павел Павлович подал ей руки и поднял вверх, как пылинку.

- Что стряслось, девочка моя?

- Баба Мотя умерла, я... - она хотела рассказать, как спала в одной постели с мертвой бабушкой, что мама видела, как немцы издевались над ней, что немцы! немцы теперь живут у них, но вдруг увидела неразобранную постель Аси, - Павел Павлович, а где Ася, а где все?..

Он попытался удержать ее, но она - крепкая, пятнадцатилетняя барышня в белых носочках, уперлась в пол и поборола его, ворвалась в гостиную. Там сидела дочь Павла Павловича, держа на руках спящего ребенка.

- Нету никого, - рассеяно объяснила Лариса, обводя взглядом комнату, никого нету, всех увели.

Фашисты пришли к Каменским вчера в обед, хотели разместить в доме какого-то офицера, большую шишку. Да стукач-подлец опростоволосился.

Вика не понимала. В чем опростоволосился какой-то стукач и где, собственно, ее Ася?

- Увели их, дитя мое, - пробасил хирург, - Ты же знаешь, они еврейской национальности.

- Не понимаю, - замотала головой Вика, - Бабушка умерла. Она лежит там, - Вика махнула рукой и вдруг закричала, - Ну, и что же что они евреи?! И что?!

Она, действительно, не понимала, в чем конкретно состояла причина исчезновения Каменских, она не могла поверить, что ее слабенькой, грациозной, любимой Аси нет, и ее кто-то насильно увел отсюда!

- Лариса не договорила, - помявшись, продолжил обескураженный несчастьем девочки Павел Павлович, - Немцы обходили дома с целью, знаете ли, найти жилище, а всех евреев они уводили.

Он махнул рукой в направлении веранды, но тут же добавил:

- Впрочем никто не знает, куда их увели и зачем.

Это последнее "зачем" вызвало такие подозрения у Вики, он так понятно произнес это "зачем", что Вика не смогла больше стоять на ногах.

- Зачем? Что зачем? - повторила она с напором, - Их убьют?

- Я не думаю, - Павел Павлович стал совсем жалким, совсем робким, он словно бы боялся этой девочки, так требовательно смотрящей на него, - Нет, я не думаю, - произнес он, потом потупившись проговорил, - не уверен.

Вика вдруг именно сейчас вспомнила, что как-то в станице Темиргоевской, ее учитель Плахов сказал о ней при всех:

- Вот Виктория никогда не теряется: она в любых сложных ситуациях сразу действовать будет, сразу пробиваться к победе.

Что-то в этом роде сказал тогда Иван Петрович.

Она вспомнила о маме, о том, что та ждет их, что теперь на одного Никодимова надежда.

- Нужно узнать, где их держат, куда увезли, - строго сказала она. - Вы можете помочь нам с похоронами? Отмучилась моя бабушка.

Она по-бабьи, по-взрослому вздохнула, посмотрела на Ларису Павловну. Та потупилась, сказала, что, если бы ее спросили, она бы отца не пустила, опасно сейчас. Мало ли кто прийдет, Каменские вернутся или фашисты, а она одна в чужом доме с ребенком.

Павел Павлович суетливо собирал в это время свой медицинский чемоданчик.

- Ларочка, стыдно. У людей горе. Ты вспомни маму. Пожалуйста, вспомни хоть раз!

Он вывел девочку на улицу, и они пошли к Сориным.

Рано утром, пока немцы спали - было слышно их мерное сопение - Матрену Захаровну вынесли в сад. Елизавета Степановна ходила на разведку, им не хотелось, чтобы кто-нибудь помешал их горю. Тело завернули в две простыни и настенный коврик, обвязали лентами. Втроем - Елизавета Степановна, Вика, Павел Павлович - тихо проносили этот длинный торжественно-пестрый свиток мимо дверей, вынесли Матрену Захаровну на белый свет и пошли по выпуклому, вздыбившемуся огороду, принесли в сад, к самому раскидистому, самому любимому Викой дереву. Его ветки были устроены так, что на них можно было сидеть, как в кресле.

- Вот там, мама, - попросила Вика, - Чтобы сидеть здесь у нее и думать.

- О чем же станешь думать? - спросил Павел Павлович.

И Вика ответила, не глядя ни на кого и не слыша никого:

- Как отомстить.

Елизавета Степановна, наконец, шепнула что-то на ухо Павлу Павловичу, и тот дернулся, затрясся и глаза его накалились. Он скинул пиджак, схватил лопату и принялся копать яму, и если бы Елизавета Степановна не окликнула его, так и копал бы до изнеможения, до исчезновения того жгучего желания калечить и убивать, которое впервые бушевало в нем, хирурге, спасшем сотни человеческих жизней.