Виктория

– Виктория?.. Я издали разобрал. Хорошо, если имя не противоречит облику его обладателя. Когда слышишь, к примеру, Екатерина, хочется добавить – великая или хотя бы: значительная, незаурядная. Если же это как-то не добавляется, ощущаешь неудобство. Вы замечали? Но ваша Виктория – прирожденная победительница. Полностью соответствует имени и вообще…

Он хотел сказать «и хозяйке», а по скромности сказал – «и вообще». Так мне подумалось.

– Английский – это ваша профессия?

Как он сумел угадать?

– Я – переводчица.

– В какой-нибудь фирме?

– Нет, перевожу я литературу. – И уточнила: – Предпочтительно классическую…

Мне хотелось повыгодней выглядеть. Затем, внезапно для себя самой, сообщила:

– Поэтому я почти всегда дома.

Чтобы фраза не выглядела обнаженной и беззащитной, я вдогонку дополнила:

– Английскую классику боготворю уже больше четверти века. Почти с рождения… – Попутно и невзначай я обозначила возраст. Это тоже показалось мне выгодным, ибо он был лет на пятнадцать старше. – Вот и Викторию иностранному языку обучаю.

– Такое имя обязывает. И ей будет принадлежать победа. А в результате, Золотая медаль! Но сначала я устраню врожденный дефект.

– Она привыкла к нему.

– К дефектам и бедам нельзя привыкать. – Словно бы он догадался, что я с неудачами и дефектами жизни своей смирилась. – Вы не возражаете, если я запишу номер вашего телефона?

«Так вот для чего он все-таки… завел разговор! Может, рано смиряться?» – возбужденно подумала я. Банальные притязания, которые травмировали не ногу, а душу, тоже были ему чужды.

Я чересчур поспешно произнесла номер своего телефона и напомнила, что «почти всегда дома».

Он не отвечал моим критериям мужского очарования. Но я преисполнилась благодарности к Виктории, которая, как я понимала, помогла ему замаскированно проявить свой интерес ко мне.

Он не располагал внешней мощью и той нахрапистостью, которую я прежде не раз принимала за неукротимую страсть, рожденную возвышенным чувством. Но силою – спокойной и деликатной – он обладал. И та сила, коей он владел, овладевала мною. При всей ее деликатности… Да еще светился, не ослепляя самоуверенностью, его ум. И была в нем редкая непохожесть на всех остальных. Так уж мигом все разглядела? Мне не пришлось разглядывать, поскольку он ничего не скрывал. Перед силою той, что не шла в атаку, я начинала слабеть и сдаваться.

Виктория это почувствовала: неуверенно, но все-таки зарычала. На меня… Это случилось впервые. Она устроила негромкую сцену ревности. Кого и к кому Виктория ревновала? Мне почудилось, что не только меня к нему, но и его ко мне. Он, казалось, завоевал нас обеих: мирное оружие бывает действенней агрессивного. Обе мы в одночасье сделались жертвами. Но ведь и он тоже, я заметила, хоть пока еще жертвой не пал… но припадать в мою сторону начал.

Иногда он прогуливал Викторию сам, без меня, в качестве будущей пациентки: у них возникали какие-то свои, предоперационные, разговоры.

– Я беседую с ней по-русски. Не возражаете? Как-то сердечнее получается…

Противиться ему – да и только ли в этом? – я уже не могла.

Каждый раз, возвращаясь, он говорил:

– Она без вас очень скучает!

Шутливостью прикрывалась серьезность, а «она» подменяла «мы».

«Не уходит ли он с ней вообще для того, чтобы, вернувшись, произнести эту фразу?» Догадки мои, словно объединяясь, понемногу становились уверенностью.

Как заядлая собачница, я общалась с другими заядлыми, которые все друг про друга знали. Они принялись меня добивать.

– Вы с ним познакомились? Он будет Викторию оперировать? Вам сказочно повезло! Это не целитель, а исцелитель. А уж человек! А уж мужчина…

Пожалели бы меня – гадость бы какую-нибудь о нем рассказали! Похоже, мы тонули коллективно, втроем: я, он и Виктория. Опасное было погружение. Но и блаженное…

Хирургическое вмешательство в здоровье Виктории оказалось чудодейственно-деликатным, как все, что он делал. Тем не менее он задержал ее в своей ветеринарной клинике на «послеоперационный период». А мне разрешил навещать ее ежедневно. Верней же сказать, попросил. Такую я уловила тональность… Ведь мои встречи с Викторией означали и встречи с ним. Он, таким образом, хоть все еще окончательно и не пал жертвой, но припадал ко мне все заметнее. И я в ответ проводила с ней – и с ним! – все дни напролет, до позднего вечера.

– Может, вы хотите остаться с ней на ночь? – однажды предложил он.

«Тогда и я здесь останусь», – услышалось мне в его голосе. Но кругом были медсестры, ночные дежурные. «А утром я предстану пред ним неубранной, не принявшей душ… И вообще не в том виде. Нет, начинать надо не с этого!»

– Рано утром ко мне явятся за переводом, – предъявила я наспех выдуманную причину.

– Совсем… рано?

В его вопросе мне привиделось беспокойство: кто смеет являться ко мне на рассвете?

– Забежит курьер по дороге в издательство. Как обычно.

– А что вы перевели, если не тайна?

– Чарльза Диккенса! – бухнула я. Хотя Диккенс был известен от корки до корки на всех языках. И в дополнительных переводах уже не нуждался.