Виктория Павловна. Дочь Виктории Павловны.

Желтые лисицы в глазах Экзакустодиана, на мгновение, позеленели по-волчьи, потом, вдруг, стали золотыми, точно пронизанные лучом внутреннего солнца…

— Не смеюсь, — произнес он мягко и проникновенно, — не смеюсь, сестра… Но предостерегаю и благословляю… Во имя Отца, Сына и Святого Духа, ныне и присно и вовеки веков… Приемлешь благословение? Есть воля сказать — аминь?

— Аминь, — пролепетала Виктория Павловна, смотря на него во все глаза и изумляясь — до растроганности — его взгляду: до чего вдохновенно и свято, в беспредельной ласковости, может зажигаться внезапный огонь в этом странном взоре, то лисьем, то волчьем, то, вот, оказывается, способным низвести на землю пленный солнечный луч…

Экзакустодиан безмолвно положил руку на ее голову— медленно сомкнул глаза — прошептал молитву Иисусову — медленно снял руку — отошел — вышел…

А, когда черная спина ею была уже в дверях, Виктория Павловна, смущенная, догадалась:

— Надо же его проводить до подъезда…

И, вдруг, потрясенная, заметила, что она стоит среди комнаты на коленах и — в ужасе вскочив — не помнила, как это случилось, что она на колена стала…

Рев толпы на улице, возвестивший выход Экзакустодиана, бросил ее к окну… Но он уже успел сесть в поданную карету, и Виктория Павловна увидела только быстро удалявшийся черный кузов ее, за которым, как черная река, заструилась во всю ширь улицы догоняющая толпа…

— Любуешься на дураков? — шепнуло ей в уши. — Не превозносись: сама стала такая же… Что? Постояла на коленках пред святым мужем?.. Ах, ты, умница!.. Нет, если бы ты умна-то была, то не ты бы пред ним на коленах была, но он у тебя в ногах валялся бы…

Насмешливый голос чудился с такою знакомою, яркою язвительностью, что Виктория Павловна чуть не — окликнула свою собственную мысль:

— Арина, это ты?..

И, когда сзади скрипнула дверь, было почти жутко оглянуться.

Вошла Лидия Семеновна Карабугаева. [См. "Законный грех"] Заехав на перепутья, — только проведать, — потому что спешила к поезду в Христофоровку, миниатюрная дамочка разахалась и разжалелась, что упустила такой счастливый случай— не застала у Виктории Павловны знаменитого Экзакустодиана…

— Потому что, душечка, это даже ужасно, до чего бегает за ним народ… Такой еще густой мрак висит над нашею матушкою Русью, прямо непроглядное даже невежество…

— Если вы относите Экзакустодиана к явлениям русского невежества, — очень холодно возразила Виктория Павловна, — то зачем вам с ним и знакомиться?

— Душечка, но, ведь, интересно же. Я никогда не видала, даже издали, никого из подобных шарлатанов… Это даже совсем новое для меня наблюдение…

— Вам придется наблюдать его при чьем-нибудь другом посредстве, — еще холоднее и суше сказала Виктория Павловна, — я Экзакустодиана шарлатаном не считаю и выводить его пред моими знакомыми, как зверя на показ, не намерена…

Изумленная тоном ее еще больше, чем словами, Карабугаева только ручками всплеснула:

— Не считаете шарлатаном? Душечка, вас ли я слышу?…

И загорелся между дамами пылкий русский женский спор, в котором обе договорились до резкостей. Лидия Семеновна, спохватившись о своем поезде ровно за пятнадцать минут до его отхода, уезжала, при всей своей незлобивости, совсем разобиженная, почти до слезинок-бусинок на поэтических карих глазках.

— Вы, душечка, сегодня в парадоксальном настроении, — говорила она, быстро поправляя дрожащими руками, перед зеркалом, сбившуюся на бок шляпу. — Говорите такие абсурды, что даже неприятно слушать… Верить в Экзакустодиана позволительно госпожам вроде моей прелестной Марьи Спиридоновны [См. "Законный грех"], но от вас слышать подобное — просто, можно принять за насмешку… даже оскорбительно….

— А Марья Спиридоновна верит? — с быстрым любопытством спросила Виктория Павловна, живо вспоминая христофоровскую приятельницу Фенички — эту неуклюжую двуногую бегемотицу, с ее мутными глазками-шариками на огромном рябом лице, с ее телячьими губищами, с ее неуклюжею беременностью, приобретенною, по мнению Фенички, от частого сидения на чердаке.

— Еще бы! — пренебрежительно бросила Лидия Семеновна, топыря негодующие губки, — страстнейшая поклонница… Поговорите с нею:, найдете полное сочувствие…

— Непременно поговорю, — невозмутимо приняла Виктория Павловна язвительное предложение либеральной подруги.

— Поговорите, поговорите… Она даже умнеет, когда об Экзакустодиане разглагольствует… Тут ходит книгоноша одна, Василисой зовут…

— Я ее знаю, — насторожилась Виктория Павловна.

— Ах, даже и ее уже знаете? Так, вот, когда она к нам жалует, это даже не неприятность, а просто стихийное несчастие… Весь дом вверх дном… Марья Спиридоновна в экстазе и даже забывает доить коров… Даже Онька озаряется угрызениями совести, начинает каяться во всех мерзостях, которые он нам сделал, — ну, и даже вообразить невозможно, как ужасно он затем напивается… Ай, душечка, поезд мой ушел! Ни за что мне не успеть… До свиданья, до свиданья, до свиданья… Феничку поцеловать? Конечно, конечно, конечно… Поцелую, поцелую, поцелую… Хотя вы сегодня гадкая, гадкая, гадкая и не стоите, не стоите, не стоите… Mes adieux!