Викториум

— Это Черный Абдулла, — сказал я, вернувшись к генералу. — Известный бандит. Наш враг еще со времен турецкой войны.

— Проходит по вашему ведомству? — поинтересовался у меня Радонежский.

— Не по нашей экспедиции. Но портреты его до нас доводили.

— Ясно, — кивнул генерал. — Что вы можете сказать о нем?

— Обычный путь бандита из Левантийского султаната. Однако перед войной с нами он попал под влияние британцев. Это на уровне подозрений, прямых доказательств у нас нет. Или не было в те времена, когда до нас доводили сведения о нем. Но если сейчас на него поглядеть, то доказательств не надо.

Френч, надетый под халатом, и найденные у Абдуллы британские сигарки наводили на определенные мысли.

— И что с ним делать? — спросил у меня генерал.

Мы стояли рядом с важным пленником вдвоем.

Бойков продолжал трудиться в госпитальной палатке. А охранение стояло в двадцати шагах, чтобы не слышать нашего разговора. Правда, все с винтовками наготове. Конечно, наш конфиденциальный разговор был слишком подозрителен для остальных. Но меня сейчас это волновало мало. Не до того.

— Вряд ли такой большой отряд мог остаться незамеченным, — пожал плечами я. — Значит, скоро нас найдут разъезды. Скорее всего, казачьи. Или, может быть, пограничные. Им и сдадим Абдуллу. Поговорим с командиром разъезда и все расскажем по поводу того, кто это такой. Его отправят местным жандармам. А там уже пусть они с ним разбираются.

— Так и поступим, — кивнул генерал.

Он обернулся к солдатам охранения, чтобы подать им сигнал. Я тоже отвлекся на секунду. И до сих пор не могу простить себе этой оплошности.

Абдулла странно дернул головой, схватил зубами воротник-стойку френча. Следом тело его выгнулось дугой. Изо рта пошла белая пена.

Я рванулся к нему, хотя и понимал, что уже поздно. Цианистый калий действует мгновенно.

— Слишком хорошая отрава для башибузука, — буркнул я, поднимаясь на ноги. Брезгливо вытер от пены и слюны пальцы. — Он слишком много знал.

Теперь все мои подозрения и предположения придется излагать в рапорте. И писать надо быстро, чтобы отдать рапорт тем, кто встретит нас. Тут дело не терпит отлагательств.

Об этом я сразу же сообщил генералу Радонежскому.

— Конечно, — кивнул мне генерал, — пишите. У нас тут такой разгром, что до завтра вряд ли снова в путь двинемся.

Дело тут было, конечно, не только в разгроме. Слишком много у нас было раненых и убитых. Негодяев на трофейном коне отправился в ближайшую русскую деревню за попом, чтобы отпел мертвых. И проводил в последний путь тех, кому даже Бойков помочь не мог. Все это займет как минимум сутки. Если не больше. Нам слишком дорого обошелся налет Черного Абдуллы.

Казачий разъезд появился к полудню. Одетые в синие гимнастерки молодцы, с шашками, пиками и винтовками. Руководил ими молодой подхорунжий с едва начинающими пробиваться усиками. Он сильно робел генерала Радонежского, а оттого держался с показной лихостью. То и дело пытался подкрутить усы на манер старших офицеров. Но только проходился пальцами по не знакомым с бритвой щекам. Это было смешно.

— Ищут супостатов по всей Таврии, — заявил он, когда Радонежский сообщил ему о том, что банда Черного Абдуллы уничтожена. — Они пограничников на берегу моря вырезали. Те только и успели, что человека в Симферополь отправить. Он примчался, коня загнал. Но спасти пограничников мы уже не успели. Вот и отправили разъезды по всей Таврии. Искать гадов ползучих.

— Нашли, — усмехнулся генерал Радонежский, — и не ваша беда, что мы уничтожили банду Абдуллы. Вот это письмо передайте в симферопольскую жандармерию. — Радонежский протянул юноше запечатанный конверт.

Лицо казака заметно скривилось при упоминании жандармов. Однако ослушаться приказа генерала он не посмел. Приняв конверт, подхорунжий спрятал его под черкеску.

— Вы останетесь здесь? — спросил он у Радонежского. — Вам пришлют людей для охраны в пути до Симферополя.

— Вряд ли нам что-то теперь угрожает, — покачал головой генерал. — Как только будем готовы, мы двинемся к Симферополю.

— Тогда вас встретят по дороге, — козырнул подхорунжий.

Он вскочил в седло — и через минуту казачий разъезд умчался по дороге в направлении столицы Таврии.

Сильнее всех пострадал в битве поручик Кестнер. Какой-то отчаянный башибузук полоснул его кинжалом по лицу. И попал по глазам. Поручик рухнул ничком. Кровь хлынула обильным потоком. Солдаты оттащили его прямо в палатку. И он сразу же, без всякой очереди угодил на операционный стол к Бойкову.

Но даже искусства врача и инженера не хватило, чтобы сохранить Кестнеру глаза. Правда, жизнь спас. Наложил на лицо повязки и обнадежил, сказав:

— В Симферополе будет нормальное оборудование. Поставим тебе искусственные глаза. Это посложнее, чем руку поставить, но с этим я справляюсь. К концу этого месяца снова поглядите на нас.

Кестнер ничего не ответил ему. Может, был слишком слаб, а может, просто не хотел разговаривать. Ослепнуть, пускай и с некой перспективой в скором будущем глядеть на мир искусственными глазами, не слишком приятное дело.