Вила Мандалина

– Видите ли, когда-то я мечтал снимать кино. Тарковский, «Зеркало», «Пепел» Вайды – я бредил ими. Во ВГИК поступил только со второго раза. Время было такое, что в качестве дипломной работы мы сдавали не фильм, а просто раскадровку – от нищеты. В девяносто седьмом году во всей Российской Федерации было снято всего тринадцать картин. Но мы надеялись. С Васей со сценарного мы писали сценарий к моему первому фильму, который, конечно, так и не был снят. И история вышла у нас такая хорошая, нежная. Про девушку, которая… Ну, неважно, чем занималась у нас эта девушка…

Даже в темноте я заметил, что при этом воспоминании в его глазах задержалась застарелая грусть.

– И тут появились деньги. Думаете, я снял историю про девушку? Как бы не так. Вместо истории про девушку я снял историю про юношу. Грубую историю, многосерийную, – именно то, чего от меня хотели… Ложь пришла к нам сразу, будто с неба свалилась. Вот как кроны падают у наших пальм… Шпаликов мой давно спился, даже и не знаю, где он сейчас. Заявил, что лучше устроится в рекламное агентство копирайтером – так тогда это называлось, – чем станет тратить жизнь на такую муру. А писать, что ни говори, он умел. Самому корячиться стало не с руки – сделался исполнительным продюсером, совсем другие деньги, потом и генеральным. И пошло-поехало, уже без остановки. Трогательная провинциалка, столичный принц, честным трудом заработавший свои миллионы. Вот это был тренд! Слезой родниковой, от родной земли взятой, омывает провинциалка душу его, потому что, хотя и в ладах он с законом, но думает неправильно, да и вообще, кто же не без греха?.. Потом пошли менты, просто попёрли – бойцы, борцы, одиночки. Фильмы выходного дня – отдельная тема. Любовные коллизии деловых людей – нищему населению самой богатой страны в самый раз! Такое вот вышло «Зеркало».

С мыса, которым кончается Доброта и которую замыкает на нём церковь св. Матфея, доносились звуки колокола и медленно, мелодично, хотя и тягуче, плыли над тёмной водой.

– Вся наша рукопожатная публика очень дорожит своим мнимым достоинством, но деньги берёт бюджетные и делает не то, что хочется, а то, что велят. Но в Facebook они гордо величают себя либералами. Но в чём же здесь либерализм: в образе мыслей или всё-таки в образе действий? И сказать об этом нельзя – только заикнись, и похоронишь себя заживо… Вы не поверите, но за всю жизнь – я имею в виду, с позволения сказать, жизнь профессиональную – я не встретил ни одного человека, который, имея дело со мной, смог бы настоять на своём, – только свою жену.

Судя по всему, им овладело желание показать мне фото Марии, и он было достал из кармана куртки айфон, но передумал, потому что, пробормотав «простите», сунул его обратно.

– Знаете, почему? Потому что у меня были деньги, я знал, где и как их добыть, знал, кого отблагодарить. И эти юнцы, тоже бредившие Тарковским, хватались за всякое дерьмо, как юнги… Вот мои картины, те, которые я спродюсировал. – И он перечислил несколько названий.

По роду своих занятий я немного знаком с миром кино, но о названных картинах слышал впервые.

– Вот видите, – понял он моё замешательство. – Вы и понятия о них не имеете. И это объяснимо. От бюджета режиссёру остаётся разве треть. Бюджет – вещь деликатная. Его надо освоить. То есть разобраться с ним по-свойски. Надо откатить, надо налить, надо отпилить. Ну, и себя не забыть. А что получается в результате? Разве кино? Нет – вилла «Мария».

Как раз в эти дни в Москве разгорался скандал вокруг студии одного модного театрального режиссёра, которого обвинили в хищениях. Его защитники использовали все доводы, начиная с того, что художник чист по определению, до того, что подлая злопамятная власть мстит режиссёру за его бескомпромиссную гражданскую позицию. Ничуть не отнимая у власти данных здесь определений, я всё же никак не мог уразуметь, каким образом гражданская позиция может подкрепляться средствами, взятыми у государства, исподволь вводящего цензуру во имя бонапартизма.

Здесь мой собеседник был абсолютно прав.

– Это как с этим пресловутым красным долгоносиком, с которым вы меня любезно познакомили. Думаешь, жизнь большая, всё можно успеть, а потом вдруг падает одна ветка, всего-то одна, – так ты думаешь, – всего-то одна ветка, а сколько их ещё остаётся, крепких, зелёных, – и не сосчитать. А потом виснет ещё одна. Но и это не беда, ведь правда?

И вот мы уже стоим, подобно этим погибшим пальмам, серые, иссохшие, отвратительные, и нас уже не спасти, и некому нас даже спилить. Когда-нибудь, конечно, спилят… А не то мы сами – такие вот долгоносики. Откладываем свои личинки и жрём, жрём… Вам видней, какое сравнение удачней, – заключил он внезапно повеселевшим голосом.

Я задрал голову, и мне показалось, что звёзды сложились в гигантскую бабочку, которая замерла на небе – какой-то ночной павлиний глаз – и спугнуть её было жутко.

* * *