Виланд

– Рядом с карьерами специально открывают лагеря, два из них, Флоссенбюрг и Маутхаузен, уже работают. Мы командировали туда часть наших охранников, я лично занимался подготовкой, – добавил я как бы невзначай, но, к моей досаде, горделивые нотки все же проскользнули, – а в Ораниенбурге строится огромнейший кирпичный завод. Он станет самым большим в мире! Только представь, почти сто пятьдесят миллионов кирпичей в год на нашей рабочей силе, в десятки раз больше, чем на самых передовых предприятиях мира. Уже сейчас там при деле почти две тысячи заключенных. Даже новую железнодорожную ветку подвели. Это станет грандиозным проектом, Эйке теперь безвылазно там.

Лина задумчиво смотрела на меня:

– СС все делают с размахом.

Я снова подался вперед и тихо произнес:

– Пора бы тебе уже понять: за что бы мы ни брались, мы сделаем это так, что весь мир застынет…

– От ужаса?

Неудачная шутка Лины разозлила меня.

– От восхищения, – сухо завершил я. – Для СС открываются неплохие возможности в новой области, и это хорошо, так что я не вижу ничего из ряда вон в этих архитектурных преобразованиях. Германия преображается, заключенные при деле, СС имеет прибыль.

– Но эта прибыль строится на эксплуатации заключенных, ведь так? Вы распоряжаетесь ими целиком и полностью по своему усмотрению?

Я не мог понять ни по ее лицу, ни по ее тону, говорила ли она с осуждением, или ею руководило одно лишь любопытство.

– Не совсем, лагерные предприятия платят в казну до тридцати пфеннигов в день за каждого работающего заключенного, – осторожно проговорил я.

Лина ничего не ответила. Я вздохнул и наклонился еще ближе:

– Лина, это профессиональные преступники, убийцы, грабители, насильники и враги государства, сброд, которому самое место на каменоломнях. Да, там тяжелые условия труда, они долбят камни кирками до кровавых мозолей, таскают огромные блоки гранита до треска в спине, задыхаются от меловой пыли, при этом не имея позволения остановиться даже на секунду, чтобы перевести дух. Да, Лина, это тяжело, но иного эти звери не заслужили, ибо они – внутренний враг, а внутренний враг во сто крат хуже внешнего, так как трусливо бьет в спину и разоряет родное гнездо изнутри.

Я смотрел ей прямо в лицо. Она не отводила взгляда, не моргала, не хмурилась, не сжимала губы, на ее лице не отразилось никаких эмоций. Она просто слушала.

– Они ленивы, Лина, многие из них на воле понятия не имели, что такое честный труд. Это гноящаяся опухоль на теле общества рейха, которую необходимо либо вылечить, либо иссечь.

Лина откинулась на высокую спинку стула. Она не стала со мной спорить, лишь проговорила:

– Однажды я видела, как их гнали через город. Тощие, изнуренные, затравленные…

– Они умеют очень хорошо притворяться, – прервал я.

– Говорят, они гибнут десятками в лагерях.

Я чуть было не поправил ее, сказав «сотнями», но вовремя прикусил язык.

– У них остается возможность выжить, и она вполне реальная.

На сей раз Лина дала волю эмоциям:

– Возможность выжить? Вполне реальная? – переспросила она.

Произнесенное озадаченным, растерянным голосом, это действительно звучало не так, как должно было.

– Но разве выживаемость должна быть случаем или шансом, а не правом? – Она вновь непонимающе уставилась на меня.

– Давай сменим тему.

Когда мы вышли из зала, мои руки уже подрагивали от нетерпения. Я с трудом дождался, пока мы пройдем все фонарные столбы, и дал им волю, сильно сжав ягодицу Лины. Она даже не вскрикнула, лишь бросила на меня мимолетный взгляд и заторопилась вперед. До самого дома я не убирал руку с ее талии, теперь уже просто поглаживая ее. Лина открыла дверь, и мы проскользнули в ее квартирку. Она не стала зажигать свет, встала на цыпочки и поцеловала меня в шею, затем торопливо скинула плащ и начала расстегивать свое голубое платьице. Легкая судорога пробежала по моему телу, которое давно не имело женщины. Через несколько секунд Лина была уже раздета. Я смотрел на нее с приятным удивлением. Хотелось немедленно потрогать ее, стиснуть, погладить, понюхать, укусить, лизнуть, поглотить, все сразу, но неожиданно для себя я замер. Стоял и любовался очертаниями ее фигурки в тусклом свете уличных фонарей. Наконец я поднял руку и провел двумя пальцами по груди Лины. Она прикрыла глаза. Я сжал затвердевший сосок, затем проделал то же самое с другим. Лина чуть слышно вздохнула, но глаза не открывала. Я погладил ее грудь, затем нагнулся и несколько раз провел языком по соску, аккуратно очертил его, поцеловал, потом легонько вдавил его языком внутрь. Наконец-то тихий стон сорвался с губ Лины, и она открыла глаза. Взгляд ее был уже с поволокой. Теперь можно было. Я подхватил ее на руки и положил на кровать. Опустил руку вниз, не отводя взгляда от лица, и попробовал ее внизу двумя пальцами. Они легко скользнули внутрь. Я облизнул горячие мокрые пальцы, их запах ударил мне в голову. Больше я не мог сдерживаться. Я погрузился в Лину.

15 ноября 1993. Свидание № 3

– Клара злится на меня?