Виленские коммунары

За два гнезда хозяин должен был уплатить штраф. И очень злился на дворника, удивляясь, куда могли подеваться грачата. Дворник не решился намекнуть на Рудольфа. Клялся, божился, что сам не лазил, наконец, высказал догадку, не вылетели ли птенцы из гнезда раньше времени.

Грачиная эпопея напомнила мне пару славных дымчатых кроликов. Чтобы купить их, я истратил последние ресурсы — снес на барахолку и продал долото, старые гвозди и кусок обоев, который разыскал на чердаке в чьих-то старых, брошенных вещах. И своих заработанных марок добавил, для чего несколько дней сидел на одной «бабке» и на Воронью за супом не ходил.

Ну, думал, разведу кроликов полный дровяник. И сами будем сыты, и пару-другую смогу продать, когда придется совсем туго. Я ведь не знал, какие они прожорливые и что кормить их нужно умеючи. Морковку носи, нежной травкой потчуй… И все же оба кролика, сперва самка, а за ней самка, запаршивели и издохли. Пришлось съесть…

Летом, в свободное время, я ходил ловить рыбу. Рыба же, как на грех, не ловилась. Но однажды мне посчастливилось выудить здоровенную щуку, весом в два кило, не меньше. Несу домой, как бесценное сокровище. Несу даже не завернув, думал — вдруг кто позарится и купит, тогда пущу деньги на «бабку». Предвкушаю удовольствие, но, чтобы не улыбаться, придаю своему лицу серьезное выражение. Возле самых ворот встречаю рыжего Рудольфа. Посмотрел он на меня, осклабился. А моя важная мина так и опутала меня по рукам и ногам.

Говорит:

— Покупаю твою фиш.

— Покупай.

Не сообразил я, чем это может кончиться. Забрал он «фиш», а деньги после… Рыбину мою отправил жене и детям в Неметчину, а мне до сих пор платит…

Белье на мне износилось, ходил в лохмотьях. Тратил уйму времени, чтобы зашивать свои дыры, не меньше тратили его и мать с Юзей, обшивая меня. Мыла не было, белье стирали без мыла. Умывались давно уже без него. Я даже подстригался раз в полгода, чтобы не тратиться. В баню ходил, только когда становилось невмоготу, тело чесалось и заводились вши.

Вот такая была жизнь…

XIII КОНЧИНА МАТЕРИ

Канец!.. Як многа разважання

I засмучонага пытання
У гэтым простым, страшным слове…

Якуб Колас

Урожай 1917 года выдался на Виленщине плохой. В некоторых местах даже был недород. И в начале осени, когда продуктов на рынке обычно появляется больше и цены на них падают, в этом году, наоборот, голод дошел до того, что беднота ела собак, кошек и даже крыс.

Попробовал и я крысятинки. Сперва сходил к большому спецу по этой части — дворнику на Погулянке, который раньше работал мастером у моего дяди. Юзя говорила, что как-то встретила его и он бахвалился, будто только и живет крысами.

Прихожу, а самого спеца уже и в помине нет, помер с неделю назад… Свежевал крысу его сын, тоже сапожник, теперь ассенизатор (бочки возил по ночам в городской обозе). Когда-то мы с ним были немного знакомы.

Он, конечно, сконфузился, потом заговорил об отце, которого похоронил: слава богу, больше не будет мучиться. И с напускной беспечностью стал учить меня своему искусству.

— Пустяки! Хорошо вымочив и просолив, можно есть даже без хлеба… Отличное мясо!

Поговорили о политике, о революции в России. Заканчивая операцию, он добавил уверенно:

— Потерпим еще немного. Они придут сюда, вот увидишь, придут… Будем есть и свинину, и телятину, и курятину…

Научился у него всем премудростям, пришел домой, расставил силки. Дней пять никакого результата. Наконец, поймал старую, облезлую дуру. Попалась в капкан в пустом дровянике — на поджаренную в льняном масле «бабку».

Когда все мои разошлись, я ободрал своего зверя и сварил. Не успел поднести к губам, как меня замутило. И хочется есть, и комом в горле стоит, и выворачивает наизнанку при одной лишь мысли, что это — мерзость… Еще и не попробовал, а уже кажется, будто сидит у тебя в брюхе живая крыса и распирает… перепугался не на шутку, думал, теперь от меня будет нести крысой на целый километр…

Врожденное чувство брезгливости преодолел рассуждениями: в конце концов, не все ли равно, какое мясо? Эти рассуждения подкреплялись неодолимым желанием есть. Такая была охота есть, что жрал бы и жрал, кажется, все, что ни попадет в рот.

И постепенно приучил себя к новому блюду. И Юзя ела. Лишь мать и Яня не могли заставить себя притронуться к нему, хотя, честное слово, я ни разу не сказал им, чем угощаю. Даже бульона не попробовали. Напрасно я клялся, что достаю у одного знакомого крольчатину, которая остается у него, не очень свежая, после продажи. Видели, что обманываю нескладно.

И мы с Юзей старались есть, когда матери и Яни не было дома. Наевшись, ложились отдохнуть, словно общая тайна сближала нас. Наши нежности прерывались тихими беседами и мирными разговорами на злобу дня.

Юзя все реже вспоминала своего несчастного Наполеона, примирилась мало-помалу и утешала себя тем, что дети теперь у всех умирают с голоду. Со временем она немного пришла в себя, даже повеселела. Мне казалось, что и грудь у нее пополнела.