Вильгельм Завоеватель

— Нет, сия добыча от меня не ускользнет! Уж я-то сумею ее удержать. Быть Гарольду в Нормандии, живому или мертвому… Пускай Ги Понтьейский себе думает, будто я говорю с ним на равных — он еще падет предо мной на колени. Гарольд нужен мне во что бы то ни стало… Живой или мертвый! А Ги Понтьейский еще поплатится за содеянное!

Помимо Вильгельма, за столом были только герцогиня Матильда и епископ Одон. Прежде чем удалиться к себе в покои, герцог подошел ко мне и, взяв за плечо, проговорил:

— Я полагаю, ты не из болтливых, славный мой оруженосец. Но предупреждаю тебя раз и навсегда: не вздумай поделиться услышанным с сотоварищем своим. Ведь слова мои ничего не значат, ибо я волен думать все, что мне заблагорассудится, но не обязан следовать своим мыслям в своих поступках; Гарольд знатен родом, и я горжусь дружбой с Ги Понтьейским!

Взгляд герцога действовал на меня завораживающе, особенно когда от пламени гнева, только что полыхавшего в его очах, остался лишь слабый огонек. Я тут же вспомнил рассказы нашего сенешала и увидел повелителя моего таким, каким он был в отрочестве, — лишенным всех прав, гонимым, оскорбленным, но сохранившим веру в свое могущество. Я чувствовал — несгибаемая воля к победе жива в нем. В ту пору, когда он, скрываясь от убийц, жил среди крестьянских мальчишек и делил с ними радость, труд, пищу и кров, уже тогда в сердце его зрело необоримое желание быть первым во всем. И вот сейчас, по завершении трапезы и горячего спора, я, как никогда прежде, ощутил силу, могущество и величие моего повелителя. По простоте душевной я тоже проникся ненавистью к Ги Понтьейскому и заподозрил Гарольда в вероломстве, а посему посчитал уместным сказать:

— Они не посмеют, сеньор.

— Да услышит тебя Господь!

И, словно угадав, о чем я думаю, он прибавил:

— Однако ненависть свою и подозрения держи при себе. С годами ты поймешь — молчание дороже самого прекрасного слова.

Наконец Ги Понтьейский уступил. Он согласился отдать нам Гарольда — но не за выкуп, а в обмен на укрепленный замок, окруженный обширными плодородными землями, что стоял на границе герцогства. Сия жертва была огромна — щедрость герцога поразила всех, кроме Герара.

— Наш повелитель, — воскликнул он, — не вчера родился. Он малый не промах — даст фору любому купцу! Могу поспорить на твои зеленые сапоги с ремнем в придачу: он облапошил графа Ги, хоть тот и считает себя в выигрыше… Чего молчишь? Пораскинь малость мозгами: если б герцог отвалил за Гарольда чистым золотом ровно столько, сколько весит англичанин, это было бы то же самое, что отдать два замка, а то и больше!

— Неужто так?

— Хоть мне и претит негоция, дружище, однако ж в таких делах я успел собаку съесть: к примеру, я могу без труда определить, принесет ли сделка выгоду или нет и где нужно уступить в малом, чтобы выиграть в главном. Да, герцог принес большую жертву, но за нее он получит великую плату — или я его плохо знаю! Отныне Гарольд у него в большом долгу. Понял?

Я мог бы в два счета заткнуть ему рот, но смолчал: пускай себе считает меня недотепой и пребывает в неведении — зачем ему знать о тревогах и подозрениях, кои доверил мне мой повелитель? И все же я не мог не признать — кое в чем Герар был, несомненно, нрав.

И вот некоторое время спустя нас обоих включили в число сопровождающих герцога в Понтье. На протяжении всего пути Вильгельм был добр и весел.

— Он, — заметил Герар, — словно тот кречет, что кружит над куропаткой.

Ги Понтьейский сам явился в условленное место, правда, в сопровождении немалого эскорта — то ли от страха, то ли чтобы засвидетельствовать почтение нашему герцогу. Нас было человек двадцать, может, чуть больше, но мы шли на правое дело, и слава герцога была нам доброй порукой. Я не стану описывать плутоватое лицо графа Ги, больше похожее на морду хорька, и пересказывать его лживые заверения в дружбе. Скажу только, что, набравшись нахальства, он заявил:

— Дражайший сеньор Вильгельм, какими только благами не пожертвуешь из уважения к вам!

— В самом деле, досточтимый сир Ги, — сыронизировал герцог. — Примите за это мою благодарность. А земли, что я передаю вам во владение, всего лишь скромный дар от меня в знак нашей дружбы.

Засим герцог по-братски обнял Гарольда. Мы разглядывали англичанина с большим любопытством, уже давно доходившая до нас молва передавала восхищение людей его внешностью. И слухи эти были нисколько не преувеличенными. Герцог Уэссекский, которого иногда величали также герцогом Английским, был высокого роста. Волосы его, цвета сверкающего золота, пышные, как у женщины, придавали ему необыкновенно величественный вид — таково было наше первое впечатление. От голубых, на редкость выразительных глаз нельзя было отвести взор. Каждым своим словом и жестом он как бы показывал, что привык повелевать и требовать полного и мгновенного повиновения. На прощанье он нанес графу Понтьейскому легкий укол: