Вильгельм Завоеватель

— Кроме того, вы навлечете позор на весь наш славный род. А это очень серьезно, потому что касается всех нас.

— Отвечай прямо: ты за Вильгельма?

— Нет, Гарольд. Нет! Я ничем ему не обязан. Я не давал ему никаких клятв.

— Тогда к чему твои нелепые увещевания?

— Я свободен и готов без страха встать на защиту родной земли. Ясно?

— Как ночью!

— Я буду сражаться за вас, как всякий сеньор, обязанный защищать и народ свой, и земли свои, но только не от вашего имени.

— В чем же разница?

— Я один встану против Вильгельма. А вы, брат мой, как бы не будете об этом знать. Живите себе спокойно и ждите окончания войны. Тогда никто не посмеет обвинить вас в том, что вы нарушили клятву. И что именно по вашей вине над свободой наших народов нависла смертельная угроза.

От герцогских лазутчиков мы потом узнали, что Гарольд пришел в бешенство: он осыпал проклятиями и упреками брата Герта, свою подругу, прекрасную Эдит Лебединую Шею, и опустился даже до того, что пнул башмаком родную мать, Гиту. При этом он ревел, точно дикий зверь, и топал ногами:

— Сие все ложь! Вы желаете моей погибели! Герт думает одержать победу без меня — и завладеть моей короной! А вы, бабы, тоже хороши: вами корысть движет, и вы помогаете ему слезами и причитаниями! А вы, сеньоры-предатели, знать, надеетесь, что за трусость вам щедро воздастся? Да, я клялся на Святых мощах — этого никто не отрицает, но я король волею моего народа, а среди него найдется немало безвестных праведников, коих Церковь, придет время, причислит к лику святых! Я клялся, как клянется узник — чтобы выйти из темницы, как поет птица в клетке — назло птицелову! Интересно, как вы поступили бы на моем месте — ты, мудрый и благоразумный Герт, и все вы? Клятва, которую я дал, не имеет силы. И никому из вас неведомы последние слова короля Эдуарда, сказанные им в смертный час! Он соблаговолил передать корону мне — вот что. А воля умирающего — закон, особенно если он — король, и пред ней все прежние обстоятельства — ничто. Ибо в последний час на человека нисходит небесное озарение. Он стоит на грани между жизнью и смертью. Он уже зрит зарю вечности, и ему открывается то, что всем нам знать заказано.

Однако пламенная речь узурпатора, продиктованная слепой яростью, полная укорами и злой иронией, никого не убедила, даже его самого. Ибо Гарольд лучше, чем кто бы то ни было, понимал, что на душе у него лежит великий грех: нарушив клятву, он не выполнил священной миссии к герцогу Вильгельму, а по возвращении из Нормандии обманул старого Эдуарда.

И вот, укрепившись в своем решении, Гарольд, ослепленный легкой победой над Тостигом и слывшим непобедимым Гадрадой, спешно принялся собирать воинов, дабы восполнить потери, понесенные в первой битве. Прежде он думал, что Вильгельм не отважится пуститься в плавание к берегам Англии осенью по бурному морю, и повелел снять со своих стругов все вооружение. Теперь же он вынужден был отменить собственный приказ и велел спустить на воду все боевые корабли, какие у него были. Он рассчитывал оттеснить нас к берегу и с помощью флота запереть со стороны моря, отрезав последний путь к отступлению. Таким образом, шансы на победу у него заметно увеличились, тем более что на кораблях, вышедших из Лондона, было столько ратников, что и не счесть.

Однако оставим на время Гарольда, Сейчас мне бы хотелось сказать еще об одной черте характера Вильгельма, помогающей, как мне кажется, лучше понять моего повелителя.

Однажды, когда герцог производил осмотр флота в Певенси, ему сообщили, что к нам в лагерь прибыл какой-то монах от Гарольда. То был первый официальный посланник самозваного короля, и герцог, то ли потехи ради, то ли желая выиграть время на обдумывание ответа, мягко и вкрадчиво заговорил с насмерть перепуганным черноризником, не ведавшим, какая участь его ждет.

— Никто, — молвил наш властелин, выдавая себя за простого придворного, — не стоит ближе к герцогу Вильгельму, чем я, его верный сенешал. И без моего согласия вам не удастся поговорить с ним. Итак, какова суть вашего послания? Герцог охотно познакомится с ним, но только через меня, потому как нет у него человека ближе, чем я. А потом сможете говорить с ним, сколько душе будет угодно.

После этого герцог держал совет с братьями Одоном и Робером, Фиц-Осберном, Вадаром и другими сеньорами. На другой день он официально, с соблюдением всех церемоний принял бедного монаха.

— Да, я и есть Вильгельм, повелитель нормандцев волею Божьей, — сказал ему он. — Теперь повтори то, что ты говорил мне вчера.

Монах обомлел — ему, видно, не понравилось, что его провели на мякине, и он взял вызывающий тон:

— Ладно же. Слушайте, чего требует от вас мой повелитель король Гарольд. Вы захватили его землю. Ему неведомо, что двигало вами: отвага или безрассудство. Однако он не забыл, что король Эдуард сначала назначил вас наследником английского престола, и в знак того отправил к вам заложников.

— Я отдаю должное хорошей памяти Гарольда. Что дальше?

— Он уверен, королевство принадлежит ему по праву, ибо такова была последняя воля усопшего Эдуарда.