Вильям Гарвей

В "Мнимом больном", в сцене разговора Аграна с его братом Беральдом, Беральд дает определение "искусству" врачей, выражая этим и отношение автора к затронутому вопросу:

"Беральд. Большинство из них знают свой курс гуманитарных наук, прекрасно говорят по-латыни, могут назвать все болезни по-гречески, определить их и подразделить, но, что касается того, чтобы вылечить их, этого они не могут и не умеют.

Агран. Но все же нельзя не согласиться, что в этом смысле доктора больше знают, чем другие.

Беральд. Они знают, братец, то, что я вам уже сказал, а это не очень-то помогает лечению. Все великолепие их искусства заключается в торжественной галиматье, в ученой болтовне, заменяющей смысл словами, а результаты - обещаниями".

Это была критическая для медицины эпоха. Дух самостоятельности уже проснулся, древние взгляды брались под сомнение, но опыт еще не завоевал главенствующего места и потому из всех новых теорий мало что получалось. Развитию медицины, как науки, мешало отсутствие единственно правильного метода - метода наблюдений, выводов, строгой проверки их опытом. Физиология по-прежнему не имела определенных очертаний, а без этого медицина не могла обновиться. Внутри науки создавались бесконечные секты, разгорались жаркие споры, бесчисленные толкования одних и тех же явлений.

Гарвей понимал всю несостоятельность тогдашнего врачебного искусства и деятельно работал над его преобразованием. Он мечтал и о создании новой науки - патологической анатомии, которая пришла бы на помощь терапии и которая тогда даже еще не зарождалась.

Только в редчайших случаях прибегали к анатомическим вскрытиям и исследованиям - при необычных опухолях и уродствах; никому не приходило в голову изучать обыкновенные болезни на основании анатомирования трупов людей, умерших от того или иного заболевания.

Естественно, что такой врач, как Гарвей, не вызывал симпатий и доверия у своих невежественных коллег. Его широкие взгляды на медицину, его научное понимание вопросов, осторожный подход к больным не пользовались одобрением врачей. Не раз доходили до него разговоры о нелепости его диагнозов и способов лечения, о том, что он "слишком много о себе воображает", что с таким багажом, как у него, далеко не уйдешь...

Он относился ко всем этим разговорам со свойственным ему добродушием и незлобивостью. Иногда после какой-нибудь неприятной встречи с коллегой, выразившим в ядовитой форме свое отношение к его поведению у постели страдающего больного, Гарвей возвращался домой и шутя говорил любимому в семье попугаю:

- А все-таки, как сказал Гомер, "опытный врач драгоценней многих других человеков"!

На что птица отвечала излюбленным у попугаев бранным словом:

- Дурррак!!!

Гарвей хохотал.

- Ты прав, попка, среди наших лекарей еще Очень немного можно встретить таких "драгоценнейших человеков".

На громкие голоса выходила жена и в тревоге спрашивала: не случилось ли какой неприятности?

В ответ Гарвей цитировал любимого поэта Виргилия:

- "Вы, о друзья! Ведь и раньше были нам беды знакомы! Худшее мы претерпели, дарует конец бог и этим..."

Со временем оптимизму его будет нанесен страшный удар. Худшее было впереди. А пока он неизменно говорил:

- Все будет в порядке, дорогая!

Между тем число завистников росло так же быстро, как и популярность молодого врача. В стенах врачебной коллегии шли разговоры, маститые медики осуждали Гарвея. Никто не признавал в нем хорошего терапевта, никто не желал следовать его методу лечения.

Но в 1607 году в Лондонскую коллегию врачей он все же был принят. При этом за спиной у него говорили:

- Ну что ж, он неплохой анатом! Что до его терапевтических возможностей, они оставляют желать много лучшего...

Частная практика была у Гарвея довольно значительной. Но гонораров не хватало на обеспеченную жизнь и, главное, на опыты и исследования. Как и большинство ученых различных эпох, Гарвей нуждался в службе, в постоянном заработке, в работе ради куска хлеба.

Он стал добиваться должности врача в госпитале св. Варфоломея. К тому времени у наиболее образованных и умных коллег он уже пользовался отличной репутацией. Особенно покровительствовал ему президент Лондонской коллегии врачей, доктор Аткинсон. Он снабдил Гарвея удостоверением о медицинской компетентности.

Удостоверения оказалось недостаточно - нужно было рекомендательное письмо, подписанное громким именем, пусть не имеющим никакого отношения к медицине, но известным и весомым в высшем обществе. Быть может, через доктора Аткинсона, а может быть, в доме какой-нибудь из своих аристократических пациенток Гарвей познакомился, а затем стал постоянным врачом графа Аронделя, имеющего доступ непосредственно к королю Якову I. Должно быть, этот знатный пациент с длинной родословной и огромными поместьями раздобыл для Гарвея рекомендательное письмо от самого короля.

Письмо это решило вопрос: Гарвей был назначен сначала кандидатом, потом исправляющим должность врача и, наконец, в 1609 году врачом старинного госпиталя св. Варфоломея.