Вильямс

Курс почвоведения подводил итоги двадцатипятилетних личных исследований ученого, его многочисленных экспериментальных работ и путешествий.

***

Создавая свое учение о почве, Вильямс все больше задумывался над необходимостью внедрения основных положений этого учения в русское земледелие. Ведь наука давала возможность любой почвообразовательный процесс повернуть в нужную сторону, любую почву сделать структурной, были созданы методы повышения — не временного, а постоянного и прогрессивного — плодородия почв.

Вильямсу становились ясными технические методы достижения высокого плодородия почв. Но в действительности наблюдалось другое: почвы распахивались все больше и больше, засухи поражали Россию все чаще, пыльные бури случались ежегодно, благодатная структура в почвах разрушалась, и во многих местах великолепные черноземы превратились в слои пыли, урожаи были игрушкой стихии. Наступала пустыня, и ее мертвящее дыхание ощущалось и на Украине, и на Северном Кавказе, и в воронежских степях, а первые форпосты засухи в отдельные годы проникали глубоко и в лесную область.

И такой, казалось бы, простой метод борьбы с этими страшными явлениями, как культура многолетних травянистых растений, восстанавливающих плодородие почвы, не применяется. Правительство ищет выхода в переселении крестьян, но переселение может лишь продлить жизнь переселяющихся, а пустыня наступает все яростнее, вторгается она быстро и в те места, до того занятые целиной, на которых появляются переселенцы, ибо они хищнически и варварски истощают новые земли, думая, что эти земли неисчерпаемо богаты.

«Юго-восток и Юг России, — писал Вильямс незадолго до революции, — большая дорога народов; по ней прошло несколько волн изгнанных из своей родины народов, прокатилась и обратная волна и, отразившись, широко разлилась сначала по Югу, а теперь заливает и Юго-восток. Область одновременно и старая, и новая. Уроки истории легко забываются, и новое население грозит пойти по старому пути.

…Наконец далекий Туркестан — колыбель и могила стольких народов, вынесший на своих землях всю историю культуры народов и почти обращенный в пустыню многократной волной переселения народов, вновь призван к культурной жизни.

Но почвы на огромной части его пространства уже пришли в состояние полной распыленности, и, только с трудом отыскивая ныне погребенные, реликтные остатки древних структурных почв, мы делаем попытки восстановления древней картины почвенного покрова теперешней пустыни, подобно геологу, восстанавливающему по остаткам ископаемой флоры и фауны полную картину условий жизни современной им эпохи. Дерзкими кажутся эти попытки, но ведь в основе их лежит лишь знание простых, элементарных законов природы, и, применяя элементарный же принцип логической неизбежности и принцип существования одних и тех же законов природы на всем земном шаре, мы приходим к восстановлению прежних условий, функцией которых являются погребенные структурные почвы Туркестана, ископаемые остатки прежнего цветущего периода страны. И если даже сделать допущение, что в песнях и символических сказаниях народов может сохраниться память о чем-нибудь, в действительности не бывшем, и что народ может мечтать о том, чего он не пережил, чего он не знал, об отрицательных величинах, то трудно допустить, чтобы вдохновеннейщие создания архитектуры, просуществовавшие тысячелетия, могли быть созданы полудикарями пустыни.

Страшная история начертана на каждом остатке структурной почвы Туркестана…»

Картина, мастерски нарисованная ученым, была ужасной. Пустыня, страшная, неудержимая, надвигалась с неотвратимой неизбежностью. Правители царской России или не замечали надвигающейся катастрофы, или были равнодушны к ее последствиям: голодать будут не они, а народ, который уже привык к этому.

Лучшие ученые России призывали бороться со стихиями, овладевать ими. И Вильямс в 1915 году призывал «бросить вызов борьбы даже пустыне… Навстречу пустыне должен быть выдвинут ее исконный враг — несметные полчища многолетних травянистых растений».

И действительно, русская наука не раз бросала вызов засухе и пустыне, но в условиях царской России она была бессильна радикально помочь сельскому хозяйству: частная собственность на землю, мелкораздробленное, нищенское крестьянское хозяйство, капиталистические порядки, царизм — все это делало абсолютно невозможным переход сельского хозяйства на рельсы науки. И Вильямс уже понимал это. Почти в канун революции он писал:

«Через все течение исторического развития земледельческой промышленности красной нитью проходит явление совместности эволюции двух основных комплексов понятий: понятия о системах землепользования и понятия о системах земледелия; двух комплексов, до такой степени глубоко Органически сросшихся и взаимно друг друга определяющих, что представление о какой бы то ни было стадии эволюции одного из них неизбежно должно вызвать представление о совершенно определенном состоянии развития другого».