Вилла «Амалия»

Тогда же Анна встретилась и с Филоссено.

Остановилась она в отеле Сан-Анджело, который находился в шести километрах от фермы Кава-Скура.

Она не поехала на другой конец острова, чтобы взглянуть на длинный дом, крытый плитками с голубым отливом, построенный некогда для двоюродной бабки ее подруги.

В октябре море стало сиреневым.

Когда оно стало сиреневым, все светские люди разлетелись кто куда.

* * *

В ноябре море потемнело до бурого цвета. Волны вздымались все выше. Виллы на берегу опустели. Густой туман накрыл скалистый гребень горы, да и весь остальной остров. В лощине над крышами домов курились дымки каминов; туман съедал их тоже. Настал черед уезжать и Армандо. Следом за ним отбыл Жовьяль Сениль. И княгиня Кропоткин.

Остались крестьянки, моряки и фрукты.

Она съездила в Неаполь, чтобы послушать оперу Глюка «Парис и Елена».

* * *

– Ah, che leggo! – мелодия этой арии неумолчно звучала в ней.

Она стояла на лестнице театра Сан-Карло, в ночной темноте.

Закурив сигарету, она хотела бросить наземь спичку. Но не решилась.

Зажала спичку в руке, между мизинцем и безымянным пальцем. А сигарету – между большим и указательным.

Музыкант с моложавым лицом (хотя он давно успел облысеть) спускался по той же лестнице оперного театра.

Он взглянул на Анну Хидден, которая, стоя на ступеньке под фонарем, вертела спичку и сигарету такими движениями пальцев, словно они бегали по клавиатуре.

Он подошел к ней.

– Я все-таки осмелюсь поприветствовать мою фею.

– Это вы, мой спаситель!

И они обнялись.

– Значит, ты вернулась на остров?

– Да, я на острове, – ответила Анна.

– Ты встречалась с Леонардом?

– Он не знает, что я здесь.

И вдруг Анна Хидден, схватив за руку Шарля, спросила с дрожью в голосе:

– Где она живет? Ты с ней видишься?

– Жюльетта уехала в Монреаль. Больше я о ней ничего не знаю, – сказал он.

Она молча сжала его плечо и ушла.

Он так растерялся, что даже не предложил подвезти ее. Просто стоял и смотрел ей вслед. С годами она не стала разговорчивей.

Потом он отправился искать свою машину в переулках.

* * *

– Душ больше не работает!

Жорж стоял перед ней голый, прикрыв член полотенцем. Вид у него был потерянный. Он с надеждой глядел на Анну. Глядел так, словно она была самым лучшим слесарем в мире.

– Душ больше не работает, – повторил он совсем тихо.

– Но зато в кухне есть кувшины, – сказала она.

И добавила:

– А в саду шланг для поливки.

– Да, с ним все будет быстрее.

Она поливала его из шланга, стараясь уменьшить напор воды до минимума, но он все равно громко стонал.

* * *

В конечном счете они полюбили друг друга. Полюбили не чувственной любовью, а глубоко, по-настоящему. Полюбили так, как могли бы любить двое шестилетних детей.

В глазах ребенка любить – значит охранять. Охранять сон другого, развеивать его страхи, осушать слезы, лечить от болезней, гладить, мыть, вытирать, одевать.

Любить, как любят дети, означает спасать от смерти.

А спасти от смерти означает кормить.

В этом последнем отношении он любил ее намного сильнее, чем она когда-либо любила его.

* * *

Он снова завел свою всегдашнюю литанию:

– Мы с тобой ровесники, у нас общее прошлое, мы учились в одной школе…

– Не совсем.

– …ну, пусть только в начальных классах, если тебе так больше нравится. Мы вместе осваивали чтение. Вместе осваивали арифметику. Вместе получали отметки. И все это у одних и тех же учительниц.

– Думаешь, я не понимаю, куда ты клонишь?

– Я все равно буду говорить. У нас сходные, если не одинаковые, вкусы, мы с тобой ладим…

– …прекрасно. Действительно прекрасно, можно сказать, просто идеально – вплоть до того момента, как ты заводишь эту свою песню.

– Наши матери бросили нас в этом гиблом, жутком мире почти одновременно.

– Вот это верно, – у нас обоих практически больше нет родных.

– И нет наследников.

– Ага, я уже знаю, что ты сейчас скажешь.

– Да, кто-то ведь должен думать обо мне после моей смерти, и это будешь ты.

* * *

В марте он уехал в путешествие. По крайней мере, так он сообщил ей, когда она находилась в Сиднее, где планировала сделать свою самую последнюю запись. Вернулся он истощенным до ужаса. Прикрыл ей рукой рот, когда она хотела заговорить. Сжал ее руки. Она не знала, как себя вести, настолько ее потрясло его состояние. Никогда еще она не видела, чтобы болезнь прогрессировала так быстро. И, без сомнения, закрывала глаза на происходившее, не желая думать о том, что ему грозит. Он снова взял ее за руку со словами:

– Не говори ничего.

И улегся на один из диванов в гостиной.

– Пожалуйста, молчи. Изображай спокойствие, если можешь. Надо бы перенести сверху мои вещи сюда, поближе к кровати. Придется наладить все по-новому.

– Да, конечно.

– Подсобишь мне в этом?

Она кивнула, не в силах отвечать.

Он продолжал:

– Мы должны пожениться. Ты ведь посвящаешь свои сочинения и все, что пишешь, той девочке, вот и я чувствую, что должен посвятить тебе все, что у меня есть, лишь бы прожить еще хоть немного. Я хочу, чтобы мой конец был счастливым. Ты нужна мне, Элиана. Нужна, чтобы я смог уйти без страданий. И давай с этой минуты больше не говорить на эту тему.

– Но брак мне вовсе не…