Вилла Бель-Летра

Глядя на светящийся циферблат в скворечнике шпиля, видит время и то, как оно потекло. То, как им заплывает и тут же вплывает в него тугая громада пространства — сюр-чудачество в стиле Дали. Либидо в либидо. Вот как кончится мир…

Наконец, шуршание в трубке сменилось дыханием. Помолчав, портье произносит:

— Хм… Здесь пара строк: «Милый Оскар! Потерпите немного еще. Когда все завершится, вы скажете Лире спасибо. И, возможно, простите бедняжку Элит». Последнее слово — это, собственно, подпись. Письмо сохранить?

— Порвите на части.

— Сожалею, сэр.

— Все в порядке. Это шутка. Сам я тоже люблю пошутить.

— Не сомневаюсь. Желаю удачи.

Распахнув окно, Дарси высовывается наружу. Дышит долгожданной вечерней прохладой, наблюдая за тем, как башня собора святого Штефана бороздит потемневшие облака, вытягивая за собой по кильватеру отель, площадь, улицы, Вену. Если поддаться соблазну, можно представить себе вслед за ними Европу и прицепленный к ней поплавком буек пятнистого глобуса. Дарси думает: а вдруг мы и вправду созрели поплыть из обрыднувшей гавани?

Он стережет в себе эту мысль, долго держит ее на весу, будто ценный, последний залог, лишиться которого значит банкротство. Иногда, думает он, так не хочется капитулировать — даже перед непоправимостью.

Поздно вечером, перед сном, он берет рассеянно с тумбочки томик, открывает его наугад и — почти попадает: «Художник говорит, что это все так непонятно, потому что человечно, а мир бесчеловечен, значит, понятен и глубоко печален». Как всегда у Бернхардта, точно и правильно. Но если дать себе роскошь поверить, что шпиль за окном — это мачта, можно предположить, что ключевое слово здесь — глубоко…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ (Деконструкция)

Не жалейте бумагу: стройте так, как умеете.

Не получится — я разрушу все карандашом.

Из записки Л. фон Реттау архитектору Г. Штунде

Детектив, как известно, всегда и везде начинается с трупа. Отсутствие трупа в нем — своего рода трюк: детектив в детективе. Двойное отсутствие трупа — по жанру скорее уже детектив-суицид. Ибо труп в нем все-таки есть — детектив.

Полицай-президент баварского града Дафхерцинг баронет Г. фон Трауберг потратил несколько лет на то, чтобы отыскать в завалах обрушившейся на него снежным комом лжи тело хозяйки Бель-Летры. Не имея возможности выдавить что-либо из немой и сердитой кухарки, он опросил по горячим следам смущенных жильцов, возвращаясь к беседе с ними в первый же день по меньшей мере четырежды. Все без толку. Лишь наутро 18-го июня ему удалось добиться от них любопытнейших показаний, чей изъян состоял, увы, в том, что они очевидно противоречили всякому здравому смыслу. Не выдержав пытки бессонницей (шли уже третьи сутки их бдений), литераторы, один за другим, стали сперва намекать на какую-то тайну, защищаемую от непосвященных джентльменским понятием чести, но, чуть только эта защита дала слабину, принялись взапуски срывать с незадачливой тайны покровы.

Сначала признался Фабьен. Полицейский, однако, счел слова его лишь нервическим вымыслом, чья задача — себя обелить. Хорошо знакомый синдром «обнимания жертвы», которым преступник тщится внушить своему подсознанию непричастность к свершенному им злодеянию. Каково же было удивление Трауберга, когда, стоило ему кинуть наживку и упомянуть об этом свидетельстве в разговоре с Пенроузом, как тот вспылил и стал «в грубой форме браниться», а потом потребовал внести в протокол, что это «он сам провел с хозяйкой имения все часы того злополучного дня с двух пополуночи и до зари». В подтверждение своей правоты англичанин сослался на преподнесенный графине перед ее уходом подарок: рубиновый бокал с инкрустацией золотом, изображающей католический крест.