Вилла «Грусть»

Бельгийского барона, который вывез их из захолустья на Лазурный берег, я в конце концов вычислил. (Сами они упорно отказывались назвать его по имени. Стыдились? Или хотели замести следы?) Когда-нибудь я разыщу всех, кто составлял «компанию», и, может быть, кто-нибудь из них вспомнит Ивонну… Я съезжу в Женеву, в Милан. Может быть, я разыщу потерянные кусочки завещанной ими головоломки.

Я познакомился с ними тогда, когда они впервые за долгие годы приехали на лето в родной город и после длительного отсутствия — до сих пор они заезжали сюда редко и ненадолго — чувствовали себя здесь чужими. Ивонна призналась, что, скажи ей кто-нибудь в шестнадцать лет, что когда-нибудь она остановится в «Эрмитаже», словно в незнакомой гостинице неизвестного курортного города, — она бы не поверила. Я же всегда мечтал родиться в провинциальном городке и не понимал, как можно отречься от места, где прошло твое детство, от родных тебе улиц, площадей и домов, с которыми столько связано. От своей родины. Вернуться на родину и не испытать восторга! Я очень серьезно объяснял Ивонне, как тяжело мне самому дается жизнь изгнанника. Она меня не слушала, валялась себе на кровати в драном шелковом халате и курила сигареты «Мюратти»: ей очень понравилось их название, необычное и таинственное. Мне же оно казалось скучнейшим, поскольку в нем слышалось что-то итальянское или египетское, как в моей выдуманной фамилии. Я напоминал ей о 201 шоссе, о церкви Святого Христофора, о дядином гараже. А как же кинотеатр «Блеск»? А как же улица Руаяль, на которой она в шестнадцать лет останавливалась у каждой витрины? А как же множество других мест, которых я не знаю, но зато знает и помнит она? Вокзал, например, или парк около казино. Она пожимала плечами. Нет. Никаких воспоминаний об этом городе у нее не сохранилось.

Тем не менее, она часто водила меня в какую-то чайную, или что-то вроде того. Мы приходили туда днем, часа в два, когда отдыхающие сидели на пляже или спали после обеда. Нужно было пройти под аркадами до «Таверны», пересечь улицу и опять нырнуть под аркады. Они окружали два больших квартала, застроенных зданиями вроде казино в стиле тридцатых годов, такие встречаются в Париже на окраине семнадцатого округа и на бульваре Гувьон-Сен-Сир, ну и, конечно, в Диксмюде, Изере и на Сомме. Называлась чайная — «Регана», и аркады защищали ее от солнца. Чувствовалось, что раньше здесь было посетителей в избытке, но «Таверна» вскоре затмила чайную. Мы садились за столик в самой глубине зала. Кассирша, коротко стриженная брюнетка по имени Клод, дружила с Ивонной. Она подсаживалась к нам. Ивонна расспрашивала ее о людях, имена которых я уже знал из их разговоров с Мейнтом. Да, Рози получила от отца в наследство гостиницу в Ла-Глюза, а Паоло Эрвье работает в магазине антиквариата. Пемпин Лаворель по-прежнему гоняет на машине как бешеный. Он недавно купил «ягуар». Клод Брюн уехал в Алжир, «Йе-йе» неизвестно куда подевалась…

— Ну, а как идут твои дела в Женеве? — спрашивала Клод.

— Да ты знаешь, неплохо… неплохо… — рассеянно отвечала Ивонна.

— Ты остановилась у дяди?

— Нет, в «Эрмитаже».

— В «Эрмитаже»? — спросила Клод с иронической улыбкой.

— Приходи посмотреть наш номер, — приглашала Ивонна, — забавное зрелище.

— Да, я с удовольствием зайду к вам… Как-нибудь.

Она выпивала с нами бокал вина. Огромный зал «Реганы» был пуст. На стене рядом с нами квадратами ложился солнечный свет. А на стене за темной деревянной стойкой были нарисованы озеро и горы.

— Сюда теперь почти никто не заходит, — замечала Ивонна.

— Одни старики, — отвечала Клод с неловким смешком.

— Не то что раньше, да?

Ивонна тоже пыталась рассмеяться. Потом обе долго молчали, Клод рассматривала свои коротко обрезанные ногти с оранжевым лаком. Больше им не о чем было говорить. Мне очень хотелось расспросить: «Кто такая Рози? Кто такой Паоло Эрвье? Давно ли Ивонна знакома с Клод? Какой была Ивонна в шестнадцать лет? Какой раньше была чайная «Регана»?» Но их обеих эта тема больше не занимала. По-настоящему один я интересовался драгоценным прошлым двух француженок.

Клод провожала нас до дверей, и Ивонна целовала ее на прощание. Она еще раз приглашала:

— Приходи в «Эрмитаж», когда захочешь. Посмотришь наш номер…

— Хорошо, как-нибудь вечерком.

Но так и не пришла.

Кроме Клод и дяди, у Ивонны, кажется, никого в городе не осталось, и я удивлялся, как быстро человек отрывается от корней даже тогда, когда они у него, к счастью, есть.

Номера в роскошном отеле производят впечатление в первые дни, но вскоре их стены и темная мебель наводят ту же тоску, что и в обычной гостинице. Надоевший комфорт, сладковатый запах в коридорах — я до сих пор не знаю, чем там пахнет, но, по-моему, это запах тревоги, неприкаянности, искусственности, чужого жилья. Он сопутствует мне всю жизнь. Вестибюли гостиниц, где мой отец назначал мне свидания, с их зеркалами и мрамором, были всегда для меня залами ожидания. В самом деле, чего же я там ждал? Запах затрепанных паспортов.