Вилла на холме

— Нет, — ответила княгиня, окинув Мэри проницательным и злым взглядом. — Не стану скрывать, он усиленно флиртовал со мною все шесть недель, что здесь пробыл.

Роули ухмыльнулся и искоса глянул на Мэри из-под своих длинных ресниц.

— Ну и как, решились вы за него пойти, княгиня? Ему, горемыке, не так-то просто было бы тогда увильнуть.

— На мой взгляд, пара была бы хоть куда! — сказала Мэри.

Она прекрасно понимала, что оба они — и Роули, и княгиня — пытаются ее поддеть, но не собиралась ни о чем им рассказывать. Сэр Эдгар вел себя так, что ни у его, ни у ее друзей не оставалось ни малейших сомнений, что он в нее влюблен, и княгиня не раз уже пыталась у нее выпытать, к чему все это идет.

— Не знаю, сможете ли вы привыкнуть к климату Калькутты, — сказала княгине леди Грейс, воспринявшая все сказанное всерьез.

— О, я достигла такого возраста, в котором люди предпочитают временные трудности постоянным, — отпарировала княгиня. — Видите ли, время мне дорого, поэтому я оставила в сердце неприкосновенный уголок для Роули — тут уж, по крайней мере, ясно, что намерения другой стороны откровенно бесчестные.

Полковник состроил гримасу и стал внимательно разглядывать креветок на своей тарелке, что было совершенно излишне, поскольку их доставили из Виареджио только этим вечером. Жена его натянуто улыбнулась.

В ресторане имелся небольшой оркестрик. Музыканты, одетые в жалкие неаполитанские народные костюмы, заиграли неаполитанские песни.

Но вот княгиня объявила:

— Пожалуй, пора нам послушать певца, о котором я вам говорила. Вы будете потрясены. У него чудесный голос, страстный, густого тембра. Когда слышишь, как он тянет длинные ноты, вспоминаешь эти длиннющие итальянские макароны. Гарольд Аткинсон всерьез подумывает, не начать ли готовить его для оперной сцены. — Она подозвала метрдотеля. — Попросите того человека, пусть он споет для нас песню, которую исполнял, когда я была у вас в последний раз.

— Мне очень жаль, ваше высочество, но его сегодня нет. Он болен.

— Какая незадача! Я как раз пригласила друзей, чтобы его послушать. Весь обед затеяла ради этого.

— Он прислал замену, но тот, другой, не поет, а всего лишь играет на скрипке. Я попрошу выступить его.

— Если есть на свете что-нибудь, чего я не терплю, так это звуки скрипки, — заявила княгиня. — Никогда не понимала, почему некоторым нравится слушать, как выдранными из конского хвоста волосами скребут по кишкам дохлой кошки.

Метрдотель бегло говорил на полдюжине языков, но не понимал ни одного из них. Он решил, что княгиня с радостью приняла его предложение, и направился к скрипачу. Тот поднялся со стула и вышел на сцену. Это был стройный темноволосый молодой человек с огромными голодными глазами и застывшим на лице меланхолическим выражением. Свой гротескный костюм, болтавшийся на его худой фигуре, словно на вешалке, он ухитрялся носить как некое романтическое одеяние. Бесстрастное лицо его было худым и заострившимся.

Он поднял скрипку и сыграл какую-то пьеску.

— Бедный мой Джованни, ваш скрипач ужасен, — сказала метрдотелю княгиня.

На сей раз он понял.

— М-да, он слабоват. Весьма сожалею, княгиня, я не знал. Завтра должен прийти наш певец.

Оркестрик заиграл очередную мелодию, и под ее аккомпанемент Роули, повернувшись к Мэри, произнес:

— Вы сегодня прекрасно выглядите.

— Спасибо.

Глаза его блеснули.

— Сказать, что мне в вас особенно нравится? Когда вам говорят, что вы красивы, вы в отличие от прочих женщин не делаете вид, что не сознаете этого. Наоборот, вы воспринимаете это как должное, словно вам сказали, что у вас на руках по пять пальцев.

— До замужества красота была моим единственным капиталом. Когда умер отец, мы с мамой вдвоем жили на ее пенсию. После окончания актерской студии я получала роли лишь благодаря своей внешности.

— Не могу отделаться от мысли, что в кино вы сделали бы прекрасную карьеру.

Она засмеялась.

— К сожалению, таланта у меня нет совершенно, одна лишь миловидность. Быть может, со временем я могла бы научиться играть, но вместо этого вышла замуж и оставила сцену.

Лицо ее слегка затуманилось — она заглянула в прошлое, что вовсе не доставило ей удовольствия. Роули тем временем любовался ее классическим профилем. Действительно, она была самой настоящей красавицей. И дело было не только в правильных чертах лица — особую прелесть придавал ей колорит.

— Знаете, вы вся — коричневая и золотая, — сказал ей Роули.

Волосы ее были цвета золота высокой пробы, глаза — карими, кожа — бледно-золотистой. Это был особый, присущий только ей колорит; он не давал ее лицу выглядеть безжизненным, что иначе непременно произошло бы, и придавал ему теплоту и одухотворенность. В результате оно казалось очаровательным.

— По-моему, вы самая красивая из женщин, которых я когда-либо встречал.

— Скольким из них вы уже это говорили?

— Довольно многим. Но это не мешает моим словам быть правдивыми.

Мэри рассмеялась.

— Может быть, и не мешает. Но не избрать ли нам другую тему разговора?

— Зачем? Я всегда считал эту тему необычайно интересной.