Вилла Рено

— Во-первых, и невестка могла проводить, во-вторых, мы можем вводить любые эпизоды, не противоречащие здравому смыслу. Я могу вводить то есть. Февраль, метель, Татьяна в пушистом платке, академик в осеннем пальто и шляпе, она говорит: как вы легко одеты, не простудитесь. Хрестоматийные пейзажи. Тревога. Тхоржевский, уж расстарайтесь. Не худо бы, между прочим, съездить в город, договориться с театром, нам нужно снять сцену в опере, глупо это откладывать до февраля.

— Сцену в опере? — спросил Тхоржевский. — Вы мне о ней не говорили.

— Вы до сих пор сценарий не изволили прочесть?

— Да у меня его и нету. Мне дают листочки с эпизодами, которые будем снимать.

— Помрежа я все-таки задушу.

— Что за опера?

— Во время последней болезни академику становится лучше, он играет с сыном, женою, невесткой и врачом в карты, к нему зовут внучек, все радуются, сын решает не отменять похода в Мариинку. Татьяна, как известно, всю юность провела в Келломяках, в театре была в раннем детстве на «Щелкунчике», Владимир Иванович хочет показать молодой жене любимую оперу (которую, между прочим, пели на дому у академика певцы Мариинки когда-то, их приводил дирижер Ельцин с врачом Елкиным); отцу легче, он поправляется, Татьяна Николаевна, Владимир Иванович и доктор Елкин идут на «Хованщину». Вот тут мы снимаем театр, ложу, занавес, отрывки двух актов оперы. В конце второго акта Владимира Ивановича вызывают к телефону, сообщают о резком ухудшении состояния отца. У театра стоит автомобиль «линкольн». Они мчатся через мост, метель, ну и так далее. Сцены в опере можем снять теперь. Пусть Марфа поет: «Силы потайные!» Тхоржевский, поизучайте петербургские скульптуры, нам нужны каменные лица, разные, одно, другое, третье, метель, каменный лик с открытым ртом и нахмуренными бровями, летящая фигура с трубою, каменные складки одежд на ветру, всякое такое, в конце — февральский ангел смерти; может быть, статист… ну, хоть на крыше, лица не снимать, или лицо с итальянской маской… сами сообразите.

— Я понял, — отвечал Тхоржевский, записывая в блокноте про скульптуры. — Ангел может быть в белом халате.

— В белом халате! — вскричал Савельев. — Вот именно! Вы сами ангел, Тхоржевский! Запишите! Именно так! Нечипоренко, вы мне больше нравитесь в соломенной шляпе, чем в этой панамке.

— Я вообще не обязан вам нравиться, — с достоинством произнес исторический консультант.

Проводив свекра, Татьяна перешла набережную. Два каменных льва сторожили спуск. Она смотрела на заснеженный лед, покрывший реку. И стал вспоминаться ей, мерещиться, перед внутренним взором возникать замерзший ручей Виллы Рено, стонущий еле слышно подо льдом в предчувствии весны, силящийся ей что-то сказать. Отогнав видение, она почувствовала, что кто-то смотрит ей в спину из окна горенки, где жил покойный сын академика, смотрит неотрывно из одного из окон Института физиологии, но не вдова, та не пряталась бы за занавеской, помахала бы рукой, постучала в стекло, крикнула бы в форточку. Татьяну сковал минутный страх, ей было страшно увидеть того, кто в окне, страшно показать, что она чувствует: на нее смотрят. «Нельзя оборачиваться, нельзя». Она знала: стоит ей подняться на набережную, двинуться к таможне, она не выдержит, глаза на окно горенки подымет. Татьяна ступила на лед, пошла к Тучкову мосту, скрывшись за гранитным парапетом от взгляда из окна. Она прошла под мостом, отирая слезы, не в силах стряхнуть дрожь, свернула на Неву, она любила ходить по заледеневшим зимним водам, как когда-то по заливу в Келломяках хаживала. По набережной, не отставая от нее, шла парочка — барышня с кавалером.

— Куда ее черт несет? — спросил кавалер. — Может, она от нас отрывается?

— Она нас не заметила, — отвечала барышня. — Гуляет.

— Ну да, гуляет. Конструкции мостов рассматривает, финская шпионка.

Подходя к сфинксам, Татьяна совершенно успокоилась, красота пейзажей, никогда прежде не виденных ею с невского льда, зачаровала ее. «Должно быть, и не было никого в окне, это только страх, нервы, померещилось». Вот только вода подо льдом была неспокойна, темные холодные струи, которых давно никто не освящал в Водосвятие, тревожные черные ручьи, сплетающиеся в речной поток, стремящиеся под ледяным панцирем к заливу. Поднимаясь с зимней реки на спуск, Татьяна разглядывала сфинксов. Левый Аменхотеп и правый Аменхотеп отчужденно глядели вдаль, высматривая грядущее. Она подумала: ведь статуи египетские, волшебные, магические; надо ли было привозить их сюда, на север? не привезено ли с ними древнее тайное колдовство, зло? «И ведь мы живем рядом с ними…» Но она уже спешила домой, ее ждали девочки, хлопоты по хозяйству. Мела метель, страхи и призраки таяли в реющем снегу.

— Меня пугает, — сказал, хмурясь, Вельтман, — что мы вызываем прошлое, как спириты. Прикладная магия. Доморощенная. Неподконтрольная. Результаты непредсказуемы. Вспомните о Реданском.