Вилла Рено

— Знаете, чего в вашем талмуде не хватает? Диалога Сталина с академиком Смирновым летом сорок девятого на даче Сталина под Сочи. Представьте себе сад с лимонами и апельсинами. Сталин показывает медику цитрусовые, рассказывает, какого ухода требует дерево, дабы лимоны на нем росли. Внезапно спрашивает (это из мемуаров Смирнова, все достоверно): какой врач лечил Димитрова и Жданова? Удивленный Смирнов отвечает. Тогда Сталин говорит: «Странно. Один врач лечил, и оба умерли». Вам это ничего не напоминает? И еще я хотел вас спросить: а ключевые слова эпохи вы не собираете? Чего стоит слово «Наркомвнудел»! Чего внудел? Кому внудел?

Урусов, чуть отступив, вздумав перепрыгнуть на другой берег, прыгнул, завис в воздухе над ручьем.

Из воды ввысь, в небо, шел невидимый столп особого плотного вязкого воздуха; романист увяз в нем, точно муха в янтаре. Нечипоренко, видя его застывшую в стоп-кадре незавершенного прыжка нелепую фигуру, хотел было броситься к Урусову, то ли вытащить его из незримой ловушки, то ли подтолкнуть на тот берег, но не мог пошевелиться, как в дурном сне.

Вода поскакала под замершим над нею писателем еще быстрее, по камешкам, по камешкам, наклоняя течением водоросли и травы, вдаль, стремясь из тьмы подземных вод в просвечивающие толщи залива. Звенел, смеясь, высокий нездешнего тембра голосок:

«Ну что ж ты, писатель, не можешь, как редкая птица, через такой малый ручеек дальше середины перелететь? Вот уж, не зная броду, не прыгай через воду, инженер человеческих душ».

«Я не инженер, не инженер, — думал в ответ Урусов, чувствуя судорожное напряжение каждого сухожилия, каждой мышцы, у него болели суставы, он дышал с трудом, — я не пойму, что со мной, где я, мне больно».

«Знал бы, кто ты, знал бы и где ты».

«Я Урусов».

«Ты так мало похож на тех, кто прежде эту фамилию носил, якши урус».

«Я мало о них знаю».

«Какой же ты потомок предкам своим?»

«Я писатель».

«Ха-ха-ха, хи-хи-хи-хи-хи! — вывел голосок серебристый. — Что же ты написал? “Короля Лира”? “Роман о Розе”? “Войну и мир”?»

«Я… сейчас… не могу… вспомнить… названия…»

«И не трудись, некто».

«Я не некто! Я кто-то! Я русский».

«Ты ведь не новый русский? И ведь не старый? Прежние другие были».

«Я… родину люблю… я патриот…»

«Патриот, репатриант. Любишь, говоришь? А что любишь-то? Отечество? Государство? Родину? А где твоя родина? Ты где родился?»

«В Новгороде…»

«Что ж ты тут делаешь, если в Новгороде родился? И жил бы в Новгороде, патриот. Вон та сосна — видишь? — она патриотка. Любит песок, в котором выросла, не отправляется за сто верст киселя хлебать ни в столицу, ни под пальму. На Севере диком стоит одиноко».

«Нет… я — это я…»

«И где же это твое “я”, писатель? В чем оно заключается?»

«Я… не знаю… не понимаю…»

«Себя не понимаешь, а хочешь других не только что понять, а еще и учить?»

«Я… ищу себя…»

«Ты себя в водочке ищешь, а надо бы, хи-хи-хи-хи, в водичке! Оно вернее. На всякий роток не накинешь платок, а ты выпей глоток, поумнеешь чуток».

«Кто ты?.. Кто ты?..»

«Мы еще не выяснили, кто ты, а ты уже про меня выспрашиваешь. Я не “Я”, это уж точно. Я — ис-точ-ник ин-фор-ма-ции. Я — ключ кастальский. Образ дельфийский. Счастье прорицателя. Часть творения. Воспоминание о будущем. Последняя капля, переполняющая чашу. Прорубь крещенская. Непрерывная лента планетного кино. Понятно? Хочешь, нимфу покажу?»

«Н-нет…»

«Какой ты нелюбопытный, писатель, фу, какой ты ленивый. Ты постмодернист? Соцреалист? Фантаст? Романтик? Сколько слов, и все ничего не значат. Несимпатическими чернилами написано. Ты пишешь — оно исчезает. Ты читаешь — а и читать нечего. Пустое место. Так что ты у нас не некто и впрямь. Ты никто».

По воде плыла нимфа, невеличка, между селедкой и мелкой форелью. Она помахала Урусову ручкой, сверкнула зубешками, сказав:

«Ау, никто!»

«А-у…»

«Ну, наконец-то слово толковое вымолвил. Лети теперь на правый бережок. Не забудь воды попить, как собирался, писатель. Всегда меня помни и себя запомнишь, когда найдешь, искатель, ха-ха-ха-ха-ха-ха!»

Невидимый магнит отпустил Урусова, романист перелетел на правый бережок, упал в лютики и незабудки на влажную, полутопкую землю, зачерпнул воды, напился, встал.

— Я уж решил, что у меня белая горячка, — сказал Нечипоренко. — Но вроде обошлось.

— Сейчас в город поеду.

— Зачем?

— Книги свои привезу. Рукописи. Всё сожгу. Всё.

— Говорят, рукописи не горят.

— Мои сгорят.

Он быстро стал взбираться по склону, приговаривая что-то себе под нос, Нечипоренко, задыхаясь, еле за ним поспевал. Резко обернувшись, Урусов вскричал:

— Что это вы там про белую горячку заладили? И про «не кажи “гоп”»? Вот за опусами слетаю, костер из них разведу, через него прыгать будем, тут «гоп» и скажем.

— Вы теперь что же, мысли читаете?

— Да! Я теперь мысли читаю! Только мысли! Газет не читаю! Книг не читаю! И не пишу! Все это лишние сведения!

И зазвенело, затихая, вдали в ответ:

— Ха-ха-ха-ха-хи-хи-хи-хи-хи…

Глава 42 ХОХХА