Вилла Рено

— Да у нас все везде рушится к чертовой матери, — махнул рукой поэт-художник, — в силу наших личных свойств натуры и по причине исторических обстоятельств.

— Это во всех других селах и городах в силу и по причине, — возразил с — приветливейшей улыбкой знаток Морской. — А здесь исключительно потому, что во-от в том домике Быков жил.

— Кто такой Быков? — рассеянно спросил поэт, придумывая название будущего стихотворения.

— Да неужто вы не знаете?! — подивился собеседник в сандалетках. — Вы ведь здешний, вечный дачник, как не знать?

— И я бы знал!

— Понятия не имею.

— Ничего, это поправимо. Я вам расскажу. Вон в том маленьком домике за сгоревшими магазинами, напротив раздолбанных ларьков и сломанного дома — все знают — жил писатель Шварц, который сочинял пьесы-сказки. Он тоже был слегка с прибабахом, не при нас будь сказано, но, в общем-то, нормальный, толстый и веселый, только лысый слегка. Все и думают по безумию своему, что это дом Шварца, так этот домик и называют. Но это не дом Шварца, — понизив голос, трагическим шепотом произнес рассказчик. — Это дом Быкова. Быков был человек страшнющий, совсем черный, к тому же то ли онемел, то ли обет молчания дал, то ли его недоотравили либо изметелили, и дара речи он, черный, лишился.

— Негр? — спросил библиофил. — И я бы мог видеть негра.

— Шварц тоже по-немецки «черный», — сказал задумчиво полупомешанный с творческими наклонностями.

— Вот видите! — вскричал рассказчик в сандалетках. Оглянувшись по сторонам, словно не желая, чтобы его слышал кто-то еще, он продолжал особым голосом и тоном, каким дети рассказывают страшилки про черную руку.

— Быков был один из тех, кто расстрелял в Свердловске, то есть в Екатеринбурге, царскую семью. Он этот факт скрывал, был сильно законспирирован, сменил настоящую фамилию на Быкова, изменил себе биографию, но не сдержался, написал книгу про расстрел царя, царицы, царевича и царевен. Вообще-то, царь был кровавый и сатрап, а царица, может, и шпионка; но детей-то за что? Короче, Быков съехал с катушек и онемел. Он жил тут. Он не хотел выходить из дома. Он только сидел у окна и смотрел взглядом. И там, куда он смотрел, все от взгляда его гибло. Иногда сразу же. Иногда через десять лет. А иногда и через пятьдесят. На самом деле взгляд его был бессрочный. Быков отказывался от еды. То ли он боялся, что его отравят, и никому не доверял. То ли ничья еда ему не нравилась. Принимал он тарелку только от одной из политкаторжанок. За домом Шварца, подальше, за тем забором, в глубине, в двухэтажном доме жили старухи политкаторжанки, подружки, и то ли среди них была знаменитая Драбкина, то ли к ним в гости приезжала. И одна из каторжных старух приходила к окну, где Быков сидел, и ставила ему на подоконник тарелку. Тогда он ел. Она возвращалась за пустой тарелкой или миской. Он никогда на нее не смотрел, потому что она ему нравилась. Быков смотрел на магазин — видите, он сгорел, и на овощную лавку — и ее спалили, и на ларьки — что от них осталось? Он смотрел на рельсы, вот туда, там старушка писательница под поезд попала, когда в лавочку за конфетками шла. И в сторону почты, где потом Клюзнер упал, смотрел он. Он смотрел вдаль, для его взгляда-погибели дома и кусты были прозрачны, а тому, на что он глядел, приходил конец. Я бы вам не советовал ходить по Морской, сквозь ее воздух прошел взгляд Быкова. Сворачивайте раньше или позже, переходите рельсы у переезда или около платформы, хотя и там опасно, вспомните старушку с конфетками.

— Быков умер? Тоже умер? Я бы не умер!

— Он просто перестал тут жить. Никто не знает когда. Никто не знает почему. Его мало кто помнит. Помнят только Шварца. Шварц писал про дракона и про тень. Быков был и то, и то. Иногда, — тут шепот повествователя стал еле слышен, — его призрак тут хо-одит…

Мимо пронесся порожняк, длинный товарный поезд ни с чем, и в его оглушительном грохоте потерялись вопль сумасшедшего с книжкой и реплика поэта-художника:

— Мне кажется, я однажды его призрак повстречал. Все на меня всегда смотрят, а этот не стал. Он смотрел прямо и смотрел плохо. Я споткнулся, когда он мимо прошел, и ногу подвернул.

Второй вопль был снят и приглушен встречным товарняком, состоявшим из цистерн с нефтью.

Товарняк пролетел, а сумасшедший библиофил, прижав книгу к груди, помчался к заливу, забыв о своих собеседниках.

Он бежал, плакал и кричал:

— Быков! Быков! Кто завяжет глаза Быкову? Кто?

Глава 50. ПРОПАВШИЙ ФИЛЬМ

В летний день полной луны и играющей воды к Катрионе, находящейся в отпуске, отключившей компьютер, загорающей на пляже, дивящейся нашедшей на нее смутной тоске, прибежали братья Шлиманы и закричали наперебой.